– Как тебя зовут? – спрашивает Саймон.

Хозяин достаёт бутылку белого:

– Будешь?

– Ага. – Помолчав, Саймон добавляет: – Не хочешь говорить, как тебя зовут?

Новый знакомый подсаживается к нему на диван с двумя бокалами.

– В подобных случаях обычно не говорю. Но можешь звать меня просто Ян.

– Ладно. – Саймон через силу улыбается, хотя ему слегка тошно – и от сравнения с другими (сколько их было, “подобных случаев”?), и от скрытности Яна. Разве не затем съезжаются в Сан-Франциско геи, чтобы жить открыто? Но, возможно, придётся запастись терпением. Саймон представляет их будущие встречи: как они с Яном лежат на пледе в парке “Золотые ворота”, как жуют бутерброды на пляже Оушен-Бич, а над ними кружат чайки, серые крылья вспыхивают на солнце, отливая рыжиной.

Ян улыбается. Он старше Саймона лет на десять, а то и на пятнадцать.

– У меня охренеть как стоит, – говорит он.

Саймон вздрагивает, внутри нарастает желание. Ян уже стягивает брюки, затем бельё, и вот он: пунцовый, с гордо поднятой головкой – член, достойный короля. Саймону тоже становится тесно в джинсах, он встаёт, чтобы их стащить, застревает ногой в штанине, срывает. Ян опускается на колени, к нему лицом. В узком закутке между диваном и стеклянным столиком он тянет Саймона к себе за ягодицы, и мгновенно – ничего себе! – член уже у Яна во рту.

Саймон стонет, тело его дергается вперед. Ян одной рукой упирается ему в грудь и сосет, а Саймон задыхается от изумления и долгожданного, запредельного удовольствия. В жизни это ещё приятней, чем он представлял, – мучительное, бездумное блаженство, этот рот на нем, словно густо печет солнце. Когда он уже на краю оргазма, Ян, отстранившись, хитро ухмыляется.

– Хочешь забрызгать сплошь весь этот прекрасный чистый пол? Хочешь обкончать этот прекрасный паркет весь сплошняком?

Саймон недоумённо вздыхает – совсем не того он хочет.

– А ты?

– А я хочу, – говорит Ян. – Да, хочу – И подползает на коленях, и член – багровый, почти пурпурный – нацелен на Саймона, будто скипетр. Вдоль ствола извилисто змеится набухшая вена.

– Слушай, – просит Саймон, – давай передохнём, а? Совсем недолго, секундочку?

– Ага, давай. Что нам стоит? – Ян разворачивает Саймона лицом к окну и, зажав в руке его член, дрочит. Саймон стонет, и вдруг тупая боль в коленях напоминает ему, где он находится, возвращает его к Яну, а тот настойчиво пытается раздвинуть ему членом ягодицы.

– Можно… – Саймон тяжко вздыхает, он почти дошёл до грани, и слова даются нелегко. – Можно, мы, ну?

Ян садится на корточки.

– Чего, смазки?

– Смазки. – Саймон сглатывает. – Ага.

На самом деле не смазка ему нужна, а способ потянуть время. Когда Ян выскакивает в коридор, Саймон переводит дух. “Запомни это, – говорит он себе, – за секунду до…” Он слышит шлёпанье босых ног, затем Ян плюхается рядом и ставит подле себя ярко-оранжевую бутылочку. С чавканьем выдавив смазку, натирает руки.

– Всё хорошо? – спрашивает Ян.

Саймон, собравшись с духом, упирается ладонями в пол.

– Всё хорошо.

Солнце светит сквозь шторы. Плеск воды в душе, запах чужих простынь, чужого тела. Саймон лежит голый на широкой двуспальной кровати, под толстым белым одеялом. Он приподнимается – ноги гудят, подташнивает, – прищурившись, оглядывает комнату. Закрытая боковая дверь – наверное, в ванную; фотографии в тонких чёрных рамках – городские пейзажи; стенной шкаф с рядами пиджаков и рубашек, подобранных по цвету.

Саймон выбирается из постели, ищет глазами на полу одежду – должно быть, оставил в гостиной. Ночь он помнит смутно, и она кажется ему самым ярким в его жизни цветным сном, а не явью. Джинсы и тенниска лежат скомканные под кофейным столиком, его любимые кроссовки брошены под дверью. Наспех одевшись, он смотрит в окно – внизу спешат куда-то люди с портфелями и стаканчиками кофе. Где-то в другом мире утро понедельника.

Плеск воды в душе стихает. Саймон возвращается в спальню, а из ванной выходит Ян, с полотенцем вокруг бёдер.

– Привет! – Улыбнувшись Саймону, он снимает полотенце, энергично вытирает голову. – Хочешь чего-нибудь? Кофе?

– Хмм, – медлит Саймон. – Да нет, не надо. – Он смотрит, как Ян роется в стенном шкафу, достаёт чёрные трусы, тонкие чёрные носки. – Где ты работаешь?

– “Мартел и Макрэй”. – Ян застёгивает дорогую на вид белую рубашку и тянется за галстуком.

– Это что?

– Финансовое консультирование. – Ян хмурится, глядя в зеркало. – Да ты, я вижу, и вправду не знаешь ничего?

– Я же говорил, я приезжий.

– Да успокойся. – У Яна чересчур ослепительная улыбка адвоката.

– А на работе, – спрашивает Саймон, – знают, что тебе нравятся парни?

– Да ну! – Ян коротко смеётся. – И не хочу, чтоб знали.

Он отходит от шкафа, и Саймон пропускает его вперёд.

– Ну, я побежал. А ты будь как дома, хорошо? Главное, дверь за собой захлопни, когда будешь уходить. Она автоматическая, – объясняет Ян. Схватив из шкафа в коридоре пиджак, он задерживается в дверях. – Было здорово.

Оставшись один, Саймон застывает на миг. Клара не знает, где он. И Герти, наверное, с ума сходит. Восемь утра – значит, в Нью-Йорке одиннадцать; шесть дней, как он уехал. Что он за человек, поступать так с матерью? В кухне на столе он находит телефон. Слушая гудки, представляет телефонный аппарат у них дома – кнопочный, кремового цвета. Мысленно видит, как Герти спешит к телефону – мамочка, родная, надо ей всё объяснить, – как она нетерпеливо хватает трубку.

– Алло!

Саймон вздрагивает: Дэниэл.

– Алло, – повторяет Дэниэл. – Кто говорит?

Саймон откашливается.

– Привет!

– Саймон! – Дэниэл выдыхает, протяжно и шумно. – Господи! Какого хрена, Саймон! Где тебя носит?

– Я в Сан-Франциско.

– И Клара с тобой?

– Да, со мной.

– Ясно. – Дэниэл говорит не спеша, с расстановкой, будто обращаясь к капризному ребёнку – И что же ты делаешь в Сан-Франциско?

– Погоди. – Саймон потирает лоб, в висках стучит от боли. – Ты же должен быть на занятиях.

– Да, – произносит Дэниэл с прежним ледяным спокойствием, – да, Саймон, я должен быть на занятиях. Хочешь знать, почему я не на занятиях? Потому что мама мне позвонила в истерике в пятницу вечером, когда ты не вернулся домой, а я, как сраный примерный сын, как единственный, блядь, разумный человек в семье, приехал, чтобы быть рядом. Не миновать мне хвостов в этом семестре.

Голова у Саймона кругом. Не в силах всё это осмыслить, он лишь говорит:

– Варя тоже разумная.

Дэниэл будто не слышит.

– Так я повторюсь. За каким чёртом ты подался в Сан-Франциско?

– Мы решили уехать.

– Да, это я понял. Не сомневаюсь, было КЛЁВО! Поразвлекались, и хватит. Теперь подумаем, что тебе делать дальше.

Что делать дальше? Небо за окном – безбрежная синь.

– Смотрю расписание на завтра, – продолжает Дэниэл, – есть поезд из Фолсома, в час дня. Пересадка в Солт-Лейк-Сити, вторая в Омахе. Это тебе обойдётся в сто двадцать баксов – надеюсь, они у тебя имеются, ведь не с пустым карманом ты ехал через всю страну, – но если ты ещё глупее, чем я думал, переведу их на Кларин счёт. Тогда придётся тебе подождать и уехать в четверг. Договорились? Саймон? Ты слушаешь?

– Никуда я не поеду. – Саймон плачет: он понял, что назад пути нет – между ним и домом будто выросла стеклянная стена, прозрачная, но непреодолимая.

Голос Дэниэла смягчается:

– Ну-ну, малыш. Понимаю, на тебя столько всего навалилось. Как и на всех нас. Папы нет – немудрено, что на тебя накатило. Но имей же совесть! Ты нужен маме, нужен в мастерской. Нам нужна и Клара, но… но на неё уже рукой махнули, понимаешь? Вот что, я знаю, как она это умеет. Если она что задумала, то хоть кол на голове теши. Вот она тебя и уговорила. Но она не имеет права впутывать тебя в свои авантюры. То есть… Господи, тебе же в школе ещё два года учиться. Одно слово, ребёнок.

Саймон молчит. Издалека слышен голос Герти: