- Неудивительно, – отозвался эскулап, покачивая ногой. – Я, например, занимаюсь своей работой всего лишь лет семь, ну, семь с половиной, и продвинулся уже, Плорад знает куда. Представляешь, сколько и чего могли наработать такие, как я, в течение пятисот лет?
- Ужас… – тихо сказала я. – Знаете, мне становится страшно… куда мы лезем?!
- Вперёд, Жужелица. Мы можем лезть только вперёд, – ответил стратег спокойно. – Если всё так, как мы думаем или подозреваем, нам тем более нужно проникнуть на эту планету. Слишком долго она была изолирована от мира, и слишком долго на ней творилось неизвестно что. Похоже, пора извлечь всех скелетов из её шкафов, и предать их земле.
- Но почему мы? – невольно вырвалось у меня. – Почему не те, кому положено заниматься такими вещами?!
- Это кому же? – искренне изумился мачо. – Кто ещё, кроме нас, способен понять, насколько нечисто дело при императорском дворе? Кто ещё может оценить опасность мирасской науки и техники? Ты знаешь каких-то других экспертов? Я – нет. Так что, увы, Тэш, эту ношу не на кого перевалить. Да и нельзя нам этого делать, иначе люди возьмутся за нас, в первую очередь. Император, как ни крути, лицо реальное, а нас вообще не должно быть, мы – ошибка в какой-то там степени, сначала человеческая, а потом техническая, когда из-за сбоя началось наше развитие. И мы, и император – анахронизмы… И кто знает, может, в этом и есть высший смысл.
Я поёжилась: похоже, не миновать мне влезть в исторические события. И рада бы не влезать, но обстоятельства не выпускают. Одно успокаивает, – если уж врываться на десантном катере в Цитадель Мирассы, лучше это делать, стоя рядом со стратегом. Или двумя. Или десятью. Но, главное, именно с ними…
Сувенир 50
Улетая, Вигор забрал наши сомнительные подарки с собой, чтобы попытаться ещё раз разобраться с ними и, возможно, разузнать что-то о технологиях мирассцев, которыми они так кичились. Как сказал эскулап, лучше знать, с кем имеешь дело, и на что он может быть способен. Эдор попросил генетика не ломать приборчики, мотивируя это тем, что нам ещё на Мирассу возвращаться, – вдруг высочества потребуют предъявить, так сказать, свои дары. Вигор обещал быть максимально аккуратным.
Следом за викингом отбыл и стратег, как всегда, по макушку загруженный очередными проблемами, накопившимися за три дня его отсутствия. Лавиния тоже решила пойти прогуляться по лесу, предупредив, что вернётся неизвестно когда, может, вообще утром. Очень хотелось помочь ей, но златовласка сказала, что ей нужно побыть одной, всё ещё раз обдумать, взвесить, просчитать. От меня требовалось пока просто не мешать её мыслительному процессу.
Так и получилось, что, когда я собралась принять ванну, мы с лягушонком были одни в доме. Он сам отрегулировал температуру, сам принёс мою любимую пижаму, сам настроил освещение, чтобы казалось – в ванной горят свечи, а не электрические лампы. Потом сам, попросив разрешения, раздел меня, осторожно поворачивая, как драгоценную стеклянную вазу, сам опустил в пенную, пахнущую травами и цветами воду, и уселся рядом, не сводя глаз. От его взгляда у меня внутри начало всё пульсировать, будто кто-то выключал на секунду сердце, дыхание, слух, способность двигаться, а потом включал снова… И каждый раз мне казалось – Маугли тоже это чувствует, потому что его пальцы на бортике ванны сжимались сильнее.
Игра в «гляделки» затягивалась. Желание прикоснуться к кикиморышу становилось нестерпимым, но я сдерживалась, не торопясь получить сразу всё. Почему-то именно сегодня хотелось помучить его предвкушением.
Оказывается, в этом тоже была какая-то особенная сладость: словно замедлять время, отодвигая то, что неизбежно должно было случиться, останавливаться, вглядываясь в мелочи, ловить каждое движение, каждое мимолетно появляющееся выражение… Все чувства лягушонка были так откровенно написаны у него на лице, что не было нужды спрашивать его о чём-то. Конечно, он мог свести меня с ума ласками, заставив забыть все первоначальные намерения, но для этого ему было нужно моё разрешение. Неписанный кодекс Вайятху оставлял последнее слово за мной, в отличие от того же Проводника, который сам управлял и собой и хозяином.
Дождавшись момента, когда восхищение в глазах заморыша сменится мольбой, а полуоткрытые губы начнут непроизвольно подрагивать, я позволила ему и себе начать движение навстречу друг другу, которого мы так жаждали.
- Разденься… – шёпотом попросила я.
Он вздрогнул от этой просьбы и мгновенно расцвёл долгими сиреневыми всполохами. Я следила за тем, как он, слегка неуклюже, встаёт, как ловит пуговицы на рубашке, пытаясь их расстегнуть, а не оторвать, как торопливо освобождается от бледно-голубой ткани, как стаскивает брюки и узкие плавки. Как лиловые волны заливают всё его тело, красноречиво свидетельствующее о том, что он тоже умирает от желания.
- Погоди, постой вот так, – остановила я кикиморыша, шагнувшего к ванне. – Хочу насмотреться на тебя…
Три дня разлуки заставили меня по-новому увидеть его, словно в первый раз. Я скользила по нему взглядом, неторопливо изучая, вспоминая, сравнивая, и воочию убеждалась, что заморыш изменился, да ещё как!
Старания Вигора не прошли даром: вместо тщедушного подростка передо мной, несомненно, стоял юноша, гибкий и мускулистый. Плечи развернулись, подчёркивая узкие бёдра и длинные ноги, руки больше не напоминали палочки. Диспропорции практически ушли из его тела, единственным, что несколько портило фигуру, была излишняя худощавость, но это также обещало исчезнуть со временем. Теперь никто не назвал бы Маугли кузнечиком или проптом, – он обретал физическую красоту, которой когда-то славились его соплеменники. Лицо стало овальным, подбородок и скулы – «по-взрослому» чётко очерченными, глаза не казались огромными, а просто большими. Губы, как ни странно, приобрели пухлость, которой не хватало прежнему, «маленькому» кикиморышу. Да и вообще, кикиморышем его теперь можно было назвать только по старой памяти, – ничего лягушачьего или жабьего в облике Маугли не осталось. Он вырос, действительно вырос, – ещё не до конца, но достаточно, чтобы при одном взгляде на него, в груди у меня становилось тесно и жарко.
Вайятху, которого я так беззастенчиво рассматривала, переступил с ноги на ногу и прерывисто вздохнул. Его напряжённая поза, как и цветовая феерия в лилово-перламутровых тонах, выдавали с головой страсти, кипевшие в лягушонке, но он терпел, ожидая моего разрешения эти желание хотя бы пригасить, хотя бы на секунду, хотя бы прикосновением…
- Подойди сюда, – тихо сказала я, указывая на пол рядом с бортиком. – Присядь.
Один шаг, и он оказался совсем рядом, по-прежнему не смея коснуться меня. Всё, чего я желала, всё, что мне было нужно, находилось на расстоянии вытянутой руки, только протяни её и возьми… Думать о чём-то другом стало просто невозможно. И опять, будто почувствовав моё нетерпение, лягушонок не выдержал: дыхание у него участилось, зрачки нашали расширяться, и он прошептал:
- Сагите, можно я вас поцелую? Иначе у меня сердце разорвётся на кусочки…
- Можно, – тоже почему-то шёпотом ответила я, и первая потянулась к нему.
Дальше слов не было никаких, долго-долго, потому что, стоило мне коснуться губ Вайятху, как почти мгновенно, без перехода, меня стиснули железные объятья Проводника, этой ненасытной, вечно алчущей половины Вайятху, стремящейся достичь недостижимого для простых смертных четырнадцатого неба, дорогу к которому знает только он один...
На этот раз вторая ипостась Маугли не предупреждала о своих намерениях, ни вслух, ни мысленно. Он просто ласкал меня раскалёнными, как магма, ладонями, расплавляя и тело, и сознание, врываясь внутрь пустынным смерчем, который словно снова и снова сдирал с меня все признаки цивилизованности, оставляя один на один с инстинктами, требовавшими отдаться и быть взятой. Без рассуждений, без сожалений, без мыслей, немедленно, прямо сейчас, пока вокруг бушует пламя вулкана, пока в мире нет никого, кроме нас, пока не начала просыпаться коварная память…
