Между тем выздоровление капитана Кучики не продвигалось вообще никак. Он по-прежнему лежал, безучастный ко всему происходящему, казалось, у него нет сил даже просто принимать пищу. Унохана не пускала к нему никаких посетителей, чтобы зря не тревожить больного.

– Ну что, капитан Унохана? – Не выдержал однажды Хаями. – Неужели все так плохо?

– Не очень хорошо, – кивнула та. – Но на самом деле… – Она в каком-то затруднении пожала плечами. – Мне кажется, он мог бы уже хотя бы попробовать подняться. Но не хочет. Поговорите с ним, капитан Хаями, – попросила Унохана. – Мои доводы он не воспринимает.

– Давно бы уже поговорил, если бы вы меня пустили, – проворчал Хаями.

Его провели в палату, где сквозь плотно задвинутые жалюзи едва сочился тусклый свет. Бьякуя лишь слегка повернул голову, чтобы взглянуть на вошедшего, и тут же снова отвернулся. Хаями опустился на стул, стоявший ровно в том же месте, что и в прошлый раз.

– Ну-ка, хватит валяться. – Хаями принялся тыкать пальцем в плечо Кучики. – Поднимайся.

– Зачем? – Безразлично спросил тот.

– Не понял! – Хаями возмущенно отпрянул. – Ты чего это раскис? Разве такое поведение к лицу капитану?

– Да какой я теперь капитан? – Вяло возразил Бьякуя.

– Так, одну минуту! – Наото по-прежнему изображал крайнее возмущение. – А ты приказ о своей отставке видел?

– Какая разница? Он будет издан сразу, как только я выйду из госпиталя.

– Нет, погоди. Ты не уходи от ответа. Я тебя спрашиваю, ты его видел?

– Ну, положим, нет.

– Так какого черта ты ведешь себя, как размазня, капитан шестого отряда?!

Бьякуя впервые взглянул в глаза собеседнику. В его взгляде промелькнула бледная тень той силы, уверенности и холодной ярости, которые прежде были ему свойственны.

– Ты прав, – проговорил он. – Я все еще капитан. И я должен хотя бы дожить до своей отставки, сохранив достоинство.

– Ну вот! – Обрадовался Хаями. – Теперь я тебя узнаю. Ну а сейчас вставай.

И он принялся тормошить друга. Бьякуя вздохнул.

– Смерти моей хочешь, – проворчал он. Эта интонация окончательно успокоила Хаями: Кучики и прежде использовал такую, препираясь с другом.

Бьякуя тяжело вздохнул, собрался с силами, с трудом перетянул через себя левую руку и уперся ей в постель возле правого плеча. Слегка перекатился на правый бок, кое-как нащупал опору для правого локтя и только тогда короткими, прерывистыми движениями принялся понемногу вытягивать корпус в вертикальное положение. В конце концов, ему удалось сесть, но даже эта нехитрая работа совершенно сбила его дыхание.

– Тяжело, – признался он. – Даже хуже, чем я думал.

И тут же снова рухнул обратно.

– Нда, неважненько, – согласился Хаями. – Тренироваться надо. В следующий раз я приведу Рукию и Ренджи. Ты ведь не хочешь, чтобы они увидели что-то подобное?

– Сволочь ты, – беззлобно огрызнулся Бьякуя.

– И вообще, – Хаями резко поднялся со стула. – Что у тебя тут за обстановка? Сидишь, как в погребе. Хватит киснуть. Вот тоже мне, нашел, из-за чего расстраиваться. Жизнь вполне прекрасна и удивительна.

И он, решительным жестом сдвинув жалюзи, распахнул окно. Комната немедленно наполнилась солнечным светом и нежным запахом свежей зелени.

***

Хаями исполнил свою угрозу: притащил на следующий день с собой лейтенантов. Унохана, заметив, как оживился ее пациент, больше не возражала против посетителей.

– Делайте, что хотите, – сказал Хаями перед тем, как отправиться в госпиталь, – но мы должны заставить его подняться с постели. Он очень тяжело переживает свое увечье. Дурик, – добавил он, не удержавшись.

Кучики уже не валялся, бессильно распластавшись на постели, как раньше, он лежал, сцепив руки на животе, и немедленно обернулся, едва отрылась створка двери. Рукия даже охнула, увидев его ввалившиеся щеки, темные тени под глазами, прорезавшиеся у переносицы морщины. Хаями же одобрительно кивнул: в глазах Бьякуи больше не было того черного отчаяния, которое Наото видел еще вчера. Он не намеревался показывать лейтенантам никаких признаков слабости. Интересно, подумал Хаями, что он делает, когда остается один? Как справляется со своей утратой, ведь для него эта служба была смыслом существования? Нет, напрасно Унохана заботилась о его покое. Ему нельзя сейчас оставаться одному.

Хаями снова присел на стул, а Рукия деликатно устроилась на краешке кровати в ногах больного. Бьякуя буркнул что-то невразумительное на вопрос о самочувствии, а потом поинтересовался, что творится снаружи. Рукия немедленно принялась рассказывать. О том, что в Мире живых так до сих пор ничего и не удается найти. Что там по-прежнему усиленное патрулирование, но ходят слухи, что все могут отменить, потому что ничего не происходит. И что разведка там тоже все обшарила, но не нашли даже того пятого, пропавшего, синигами. И об очередной и ожидаемой кадровой перестановке: главнокомандующий перевел к себе в первый отряд своего лейтенанта. И что ей уже доводилось пару раз сталкиваться с Нишигаки: тот ходит с каменным лицом и делает вид, что у него все в порядке. Но все знают, что не в порядке, потому что скоро отчетный период, и всем ужасно любопытно, как он станет выкручиваться.

Бьякуя никогда не думал, что будет однажды благодарен Нишигаки. Болтовня сестры о похождениях этого неудачника отвлекла его от мыслей о собственном будущем. Он даже задал пару вопросов, чтоб подольше задержаться на этой теме. Хаями, видя его интерес, тоже не упустил случая позлословить о бывшем враге, а теперь коллеге.

Ренджи, напряженно сопя, топтался за спинами своих спутников. Он понятия не имел, что ему такого сказать капитану. Он всю дорогу сочинял свою речь, но не придумал ни единой реплики. Как он мог бы привести кого-то в чувство? Ну, по морде съездить, ну, напоить. Но так, чтобы найти нужные слова…

Оставалось надеяться, что про него забудут. Однако не вышло. Тема Нишигаки исчерпала себя, разговор начал прерываться неловкими паузами, и Хаями вспомнил про Абарая.

– Эй, Ренджи, ты чего там мнешься? Тебе что, нечего сказать своему капитану?

Абарай смутился, напряженно нахмурился, а потом вдруг отчаянно взвыл:

– Тайчо! Сколько вы тут еще валяться собрались? У нас годовой отчет на носу! Я же один не справлюсь!

Хаями уставился на него ошеломленно, а Рукия укоризненно проворчала:

– Ренджи, какой же ты эгоист!

Абарай виновато насупился и умолк.

Что ж, это было именно то, что нужно было услышать Бьякуе. Если бы он заметил… Нет, Абарай, конечно, не стал бы злорадствовать. Этот простодушный и честный парень всегда умел быть благодарным. Он не стал бы в открытую радоваться тому положению, в которое угодил его капитан. Но если бы Бьякуя только заметил хотя бы тень облегчения от этого… Извечный соперник устранен, свободный капитанский пост сам идет в руки, и никто не сможет винить Ренджи в стремлении его занять. Он сделал все, что мог, выполнил свой долг до конца и, конечно, не виноват в том, что произошло с его капитаном. Если бы Бьякуя уловил подобное настроение в словах лейтенанта, он не стал бы бороться. В конце концов, парень честно заслужил свою награду, и уж лучше отдать свой пост ему, чем кому-то чужому. Но в голосе Абарая сквозило вполне искреннее отчаяние.

Бьякуя поднял глаза на лейтенанта, его взгляд стал одним из привычных, прежних, – устало-снисходительным: «сколько же с тобой возни, Ренджи!»

– Постараюсь успеть, – сказал Бьякуя.

***

После этого Кучики быстро пошел на поправку. То есть, не так быстро, как обычно, все же он практически побывал одной ногой в могиле. Но его упрямство в сочетании с упорством Уноханы медленно, но верно делало свое дело. Через две недели его, ужасно слабого, исхудавшего, все же выпустили из госпиталя на волю.

Бьякуя с трудом передвигал ноги. Неведомая болезнь едва его не угробила. Даже просто при попытке идти быстрее начинала кружиться от слабости голова. Форма болталась, как на вешалке. Но самое страшное – отсутствие привычной тяжести за поясом. Рука Бьякуи время от времени непроизвольно дергалась, пытаясь поправить занпакто, и тут же обреченно опускалась.