Косовец. Да!
Берлин. Верно сказано: «Жизнь прожить, что море переплыть». Море переплыть, наверное, трудно, но, пожалуй, не менее почетно научить других это делать. Я желаю сыновьям Александра Константиновича в этом житейском море помнить, каким успешным был их отец. Я знаю, что все вы определились в жизни, у каждого свое большое дело, но в каждом из вас – основа Никитина-старшего, его высокой пробы цельность: подчас жесткая, упрямая, и для многих недосягаемая…
Константин. Из одного куска был, поэтому и охватить нелегко.
Косовец. Новое поколение руководителей другое. Синтетики в них больше, чем натуры.
Чхаидзе. Ну, не во всех, Анна Николаевна.
Косовец. Во всех! Молятся своей бандитской богоматери. Но это не относится к вам, Анатолий Иосифович. Вы человек особый…
Берлин. Память – это самая короткая дорога от боли к надежде. Боль велика, потеря огромна, но память об Александре Константиновиче неизгладима.
Все встают.
Пусть земля ему будет пухом.
Молча выпивают.
Константин. Давайте откроем в той комнате дверь. Кондиционер хоть и работает, но душно. Кстати, кто покурить, пожалуйста. Степан, пригласи на балкон.
Валентина. Я открою.
Все, кроме Константина и Степана, выходят.
Степан. Тамада, ты почему Анне Николаевне не дал слова?
Константин. Мне показалось, что она не хочет говорить.
Степан. Показалось! Она пласталась, стол накрыла с Валентиной. Тебя ждала… А ты прилетел, у чужих остановился.
Константин. У друзей.
Степан. Ну да, вспомнил суперстрасть, с которой попадаешь в масть.
Константин. Былое не забывается, а хорошее тем более. А потом, здесь дети, шумно, как на стадионе. Не злись, Степа. Я занят, но вас не забываю.
Степан. И я «не забываю»! Старший брат! На похороны отца не приехал.
Константин. Были причины.
Степан. Какие?
Константин. Серьезные. У завпоста театра черных суббот хоть отбавляй.
Степан. А зачем этого звонаря пригласил?
Константин. А что?
Степан. Отец этого Берлина терпеть не мог. На похоронах мозги пудрил. И сегодня то же самое: «Жизнь прожить, что море переплыть». У них, в адвокатской, по 150 тысяч в месяц. С такими деньгами и болото переплывешь.
Константин. Я у него по делу был, пришлось пригласить. Во всяком случае, это не пошлее присутствия Косовец.
Степан. Брось. Мать давно умерла. Деньги не у нее. Она бы сказала.
Константин. Степа, наивный простак. Она наседкой за Валькиными мальчишками ходит, а дома, уверен, под подушкой бриллианты катает.
Степан. Глупости! О том, что все продано, мы узнали в больнице. Анна Николаевна сама была удивлена не меньше нашего. А потом, я её знаю…
Константин. Обвела она вас всякими «цацками» да подарками – недаром в монастыре служит. Вот вы и успокоились. Ты хоть говорил с ней? Уверен – нет! Сорок дней прошло – ничего не известно. У отца при жизни лишней копейки было не выпросить и после смерти, вижу, ничего не обломится. Какой Гобсек, тот был добрее.
Входит Косовец.
Косовец. Зураб Вахтангович просит всех собраться. Ему сегодня в командировку.
Константин. Уважаемая Анна Николаевна, командуйте.
Косовец. Степа, позови, пожалуйста, всех.
Степан уходит.
Константин. Анна Николаевна, подойдите, пожалуйста, к окну. (Косовец подходит.) Вот наш город. Нравится он вам?
Косовец. К чему вы это?
Константин. А к тому, что куда ни посмотришь – не прижился у нас капитализм. Как был наш город до Гагарина и после Гагарина – «деревней», так и остался. Как я мечтал, когда занимался в драмкружке, что здесь будет театр. Не получилось!
Косовец. Зато наш город – город церквей и монастырей.
Константин. Я недавно был в Германии – словно и не воевали. А у нас и после войны – разруха. Вот ждем, когда папа на блюдечке все даст. Махровый патернализм. Снова на пятьдесят лет отстали.
Косовец. Не понимаю, к чему вы ведете?
Константин. Когда родители ссорились, отец маму звал – судейша. А она ему в ответ: «В суд ногой – в карман рукой». Вот так и жили.
Косовец. Я предпочитаю прямой разговор. Что вы хотите от меня?
Константин. А вы не догадываетесь?
Косовец. Нет!
Константин. Когда хоронили отца, меня не было. Все подробности я узнал позже. Валентина написала письмо о том, что за неделю до смерти отец тайно продал виллу с участком, снял с трех книжек деньги, и все это пропало. Поэтому возникает вопрос…
Косовец. Не ограбила ли я вас?
Константин. Ну, зачем так? Не нервничайте! Вы ещё нестарая женщина – нервы не молодят.
Косовец. «Нестарая женщина» называет вещи своими именами.
Константин. Напрасно вы ершитесь. Я, как и все мы, хочу понять, что же случилось перед смертью? Почему всё, что отец любил: дом, участок, коллекция минералов, машина, даже рыба из аквариума – были проданы? Куда исчезли деньги с трех сберкнижек и, самое главное, как говорят криминалисты, концов нет? Вы были самым близким человеком ему в последние годы, он вас, как я предполагаю, любил, и вы, хоть отчасти, должны знать, что все это значит?!
У Вали двое детей, муж, как вы знаете, в местах не столь отдаленных… Они, безусловно, нуждаются. Степан тоже не в раю живет: втроем в хрущевской конуре маются, ждут переезда из аварийного ветхого жилья. Словом, есть причины заниматься этим делом. Не скрою, я уже провел необходимые консультации.
Косовец. Судя по всему, это ультиматум и мне грозит следствие?
Константин. Помилуйте! Все к вам прекрасно относятся, и если я спрашиваю, то только из желания узнать правду.
Косовец. Какой же вы… скользкий, Константин.
Константин. Я вас не оскорблял. Не надо! Ответьте по существу. Где деньги? Он их подарил вам? Если это так, то нет закона, который сумел бы их отнять, если нет – прошу вас объяснить. (Пауза.) Почему вы молчите?
Косовец. Потому что я не знаю, где деньги.
Константин. Понятно, не хотите говорить. А ведь знаете!
Косовец. Он даже мне ничего не сказал. Там, в больнице, с ним что-то произошло. Чем-то он был выбит из колеи…
Константин. Ну-ну… И что же могло его выбить?
Косовец. Не знаю. Я перебрала все события за две недели до смерти, но ничего не могла понять. В больнице он вел себя очень странно. Что-то его мучило, а что – не знаю. Теперь этого никто не узнает. Видимо, такова была его воля.
Константин. Вы о нем, как о Бруте или Цезаре, говорите. Воля! Воля – это сила, направляющая поступки, а их можно навязать больному человеку.
Все возвращаются и устраиваются за столом.
Олег (подает Берлину альбом). Тут есть фотографии этого периода…
Берлин. Смотрите, каким красавцем был. А что усы он носил, я не знал.
Степан (встав). У отца несколько близких друзей было. Один из Донбасса – Иван Яковлевич, они вместе работали там в 70-ых. Не смог, к сожалению, прилететь, болеет. Но телеграмму на сороковины прислал. (Зачитывает.) «Скорблю, что не стало Саши. Не могу смириться. Друзья Донбасса помнят его. Он здесь многим помог. Пусть земля будет пухом. Иван Терентьев». (Берет другую телеграмму.) И другая: «Примите соболезнования кончиной Александра Константиновича. В этот сороковой день вспоминаю, скорблю вместе с вами. Разживин». (Берет ещё одну.) «Сухогруз “Михаил Ломоносов” сообщает старпом Никитин отпущен берег Находка. Выехал вам. Стармех Крюков».
