15

На меня нахлынула тихая, почти угасающая волна аплодисментов, раздавшаяся в старом здании театра. Когда актеры, подавленные отсутствием зрителей, нехотя вышли на поклон, я вдруг задумался о совершеннейшем отсутствии сюжета в пьесе. Однако на фоне тусклой картины сегодняшнего дня любая паршивая постановка сгодилась бы под стать. Любовь к искусству выше платонических стандартов. В ваших мыслях мог возникнуть какой-нибудь чересчур образцовый парень, сидящий в чистом, выглаженном костюме с самыми толстыми очками и зализанной до неприличия прической, интересующийся театром, классической музыкой, искусством и т.д. Частично это так: мне нравится театр, я почти что увлекаюсь перевоплощением людей. Лишаться своего «я» на жалкие пару часов, становиться идолом как герой очередной волнующей истории и гаснуть в глазах как личность. В этом есть печальная романтика. Правда, порой их игра казалась слишком наигранной (задумайтесь над этими несуразными словами), так что даже на драме я чувствовал себя как на комедии. Ну а в остальном – я далеко не образцовый парень, и театр служит для меня временным отвлечением и уж никак не предметом восхищения.

Я похлопал актерам, все еще стоящим на сцене, и медленно, слегка вальяжно двинулся вон из залы. Спускаясь по белой мраморной лестнице, я вдруг ощутил внутри безмерную печаль за весь актерский состав. Что делают они, когда приходят домой? Играют в самих себя или все еще скрывают лица за «маской»? Показывают ли они настоящие чувства или прячут их перед своими постоянными «зрителями»? Какова жизнь человека, обреченного на вечную игру не от своей подлой трусости, а от неизбежного обязательства? Людей в «масках» слишком много, но можно ли пристроить к ним актеров?

Задаваясь этими вопросами, я встретился с прохладным, дышащим успокоением воздухом. Однако, в нем стоял приторный запах пота, что отягощало мое положение. Не отходя от театра, я потянулся в карман за сигаретой. Удивительно, что они были при мне. Вокруг все расплылось в загадочной дымке, напоминая о заурядном столичном вечере «занятых» людей. Где-то недалеко раздалось шумное, почти волнительное эхо воодушевленного чем-то смеха. Я обернулся быстро, но почти равнодушно: это заинтересовало своей непредсказуемостью. Насколько мне помнилось, только в самых шумных местах я мог наблюдать такую сцену. Здесь же, вокруг театра, мир словно замедлял ход своего развития, но происходило это не потому, что люди осознанно сдерживали свои эмоции, не характерные для такого заведения, а потому что здесь в принципе исчезали люди.

Стоило мне закурить, как рядом появилась девушка, одетая в несуразное для нашего времени пышное платье с какой-то огромной прической, которая готова была упасть не на плечи, а сразу на землю. Это была одна из актрис.

– Здесь нельзя курить, – сказала она мне не грубо, но достаточно убедительно.

Я оглянулся вокруг, не заметив никаких запрещающих знаков, и недоверчиво посмотрел на это чудо, стоящее передо мной. Первое знакомство – всегда волнительный момент для меня.

Я смотрел на нее, и единственное, что я видел – это нелепость, с которой она предстала в этом бальном платье на фоне серого тошнотворного города. Хотя, судя по ее взгляду, это именно город не вписывался в ее мир.

Я вдруг вспомнил, как все началось.

***

За грязным окном стоял дождливый ноябрь, усеянный осенней меланхолией. И если время можно было бы назвать «мокрым», то именно так я и описал бы период тщетной борьбы со своими принципами.

Моя квартира была завалена всякой второсортной литературой, наудачу выбранными журналами из местной библиотеки (кстати, вид у них был далеко не обнадеживающий) и старыми, сгнившими под тонной пыли и грязи газетами, некоторые выдержки из которых висели по всем стенам.

Я до сих пор чувствую это жуткий запах прогнившей древесины. Полуразваленный потолок, облезлые выцветшие обои, висящие на стенах, как очередное напоминание о безжалостной силе времени; дырявый, поцарапанный пол, разбитые стекла на дверях, пыль, осевшая на разваливающейся мебели, как защитный слой от вмешательства цивилизации и порядка. Чем дальше я вспоминал, тем длиннее становился этот список.

Я сидел в очередной паршивой кучке бумаг, медленно закапывающих меня в свой мир неоправданных ожиданий. Несколько бессонных ночей явно сказались на моем состоянии, судя по взъерошенным и грязным волосам, одежде не самой первой свежести и потерянному, почти свирепо рыскающему цель взгляду.

Пока голоса в моей голове шептались между собой о проведенном дне, я отчетливо, но коряво рисовал на обратной стороне вконец измотанного куска обоев. Мой рисунок напоминал нечто схожее с костром, пылающим во все стороны. Представим, что это именно он и был. Меня настолько сильно вовлек мир этого куска обоев, что, казалось, костер оживал прямо перед глазами, разнося свой запах (по мне, так очень приятный, вы только принюхайтесь!) по всем уголкам комнаты, сжигая вокруг все идеи, оставляя дыру на полу и вновь возвращаясь в свое прежнее положение. Кажется, поэтому моя квартира и тлела на глазах.

Не помню точных подробностей, но, видимо, в тот момент я был одержим одной из очередных безумных идей, составляющих все мое существование в этом мире и отбрасывающих мое сознание далеко-далеко за пределы суровой реальной.

Я выдохнул, отбросил карандаш и, прижавшись к стене, застыл. Рисунок был готов. Костер. Да, это был костер. Самый обыкновенный. О чем думало мое подсознание?

Я помню, как томно дышал, глядя на этот кусок бумаги. Голоса продолжали шептаться где-то в глубине висков. В голове вертелась ода и та же фраза – «это неправда, это все твои фантазии». И так раз за разом она появлялась перед моими глазами, ползла по стенам вдоль дверных проемов, небрежно разворачивалась и вновь возвращалась в голову.

– Тише, – шептал я им в ответ, – у меня почти получилось.

«Ты просто жалок, только посмотри на себя»

– Я почти дописал, осталось всего пару штрихов.

«Думаешь, я позволю тебе вновь опозориться»

– Мне надо это сделать…, – настаивал я.

Пришлось закурить. Сигарета высасывала из меня весь этот удушающий наплыв страха и отчаяния, голоса нехотя покидали голову, а мысли так рассеянно плыли по воздуху, что не составляло труда отречься от них на эти блаженные минуты. С трудом поднявшись на ноги, я поплелся на кухню. Ее несложно было определить по въевшейся грязи на кафели, грязной посуде, паре шкафчиков и еле работающему холодильнику. Никаких стульев и столов. Все максимально просто.

Никогда не получалось варить хороший кофе. Горчит. Однако, допив весь стакан, я прямиком шел за вторым. Противоречивость – основа мира.

Остановившись посреди комнаты, я задумался о времени и дате, но так и оставил это вопрос нерешенным. Моя рукопись пылилась на подоконнике под светом не самых теплых лучей осеннего солнца. Безразличный взгляд прошелся по ней, терзая презрением. Сколько же она в себе таила… Ежедневные порывы злости, проблески нервного смеха, пропитанные отчаянием. Ко всему прочему – безутешные сожаления о потерянном времени, пятнадцать пачек сигарет за три дня и несколько литров кофе.

«Ты же не собираешься браться за нее снова?»

– Не так уж я и глуп, к вашему сведению…

Ответив, я вдруг почувствовал в руках тяжелую пыльную стопку бумаг. Новая рукопись. Новая история. Она должна была им понравиться. Я ждал ответа на протяжении нескольких месяцев, но мое терпение становилось все требовательнее.

– Они пытаются принять решение, – шептал я себе под нос.

«Они пытаются придумать, как сообщить тебе это решение. Не будь так наивен. Мы все знаем, чем это кончится».

– Хватит!

Я бросил окурок на пол, поставил чашку недопитого кофе рядом с небольшим строением, напоминающем тумбочку, и вышел из комнаты.