В этой камере, где неумолчно жужжали вентиляторы и ни на секунду не гас яркий электрический свет, им суждено было провести много лет. Гладкие стальные стены: ни трещинки, ни щелочки. На высоте человеческого роста узкие бойницы, а в них - стволы автоматов...
Загремел репродуктор:
- Внимание! Приказ номер один. Вы прибыли в Подземный город, чтобы работать. Жить будет только тот, кто научится беспрекословно повиноваться. До полной победы Германии во всем мире вы не увидите солнца. Единственный путь к солнцу - через полную победу германской армии. Следовательно, приближать эту победу - в ваших интересах. Вы обязаны забыть: первое - свое прошлое, второе происхождение, третье - национальность, четвертое - имя. Вы должны работать, только работать. Это сохранит вам жизнь. Старайтесь не хворать - больных мы не держим. Каждый обязан постоянно носить на шее свой номер. Замеченный без номера будет немедленно уничтожен...
В полу открылся прямоугольный люк. Из него поднялся длинный металлический стол. На столе были миски с похлебкой, куски хлеба. Под каждым куском лежала номерная бляха на шнурке. Одновременно из стен выдвинулись железные нары. Пленные нерешительно сели: то была первая трапеза в Подземном городе.
- Наденьте номера на шею и подходите по очереди к окошку, - приказал невидимый диктор, едва пленники очистили миски.
В стене открылся небольшой квадратный люк. Очевидно, пленных фотографировали с номерами на шее, как собак. Гарри Гульду достался номер 3157, Рашу - 4369.
Еще там, в бараке, негр проникся уважением к советскому офицеру. Гарри старался держаться поближе к русскому, брать с него пример, обо всем с ним советовался.
Зверский режим, издевательства, оскорбления - на первых порах все толкало пленных к самоубийству. Собирался покончить с собой и Гарри. Он - человек, а не машина, не вещь и не желает работать на фашистов...
Русский офицер, коммунист, спокойно надел на шею номер и дал себя сфотографировать. Гарри даже показалось, что Раш слегка улыбнулся при этом. Не может быть, чтобы русский офицер сдался. Он что-то знает, что-то задумал...
Позднее, когда удалось переброситься несколькими словами, Раш объяснил:
- Нет, умирать нам нельзя. Это дезертирство. Пока мы не уничтожим этот Подземный город или, по крайней мере, не разоблачим его тайны, мы остаемся на передовой.
Гарри понял...
...Лев Леонидович молча сидел на диване и, уставившись в одну точку, слушал повесть о таинственном Подземном городе. Надя переводила взгляд с мужа на Гарри, и по ее подвижному лицу видно было, как глубоко волнует ее рассказ негра.
Гарри Гульд часто останавливался, припоминая и подбирая слова. Никто их не тревожил. Купе было заперто, поезд мчался сквозь ночь, ритмично постукивая колесами на стыках.
В третий раз Гарри Гульд набил трубку, затянулся и повел рассказ дальше:
- Раш не такой, как все. О, нет! Он - советский офицер. Он не падал духом. Нигде спасения не видно, никто не ждет, а он видит и ждет. У него глаз острый: все видел, все понимал. Только об этом никто не знал. Я рядом спал, я знал. Все спят головой на железе - очень больно. А мы с русским спали хорошо: полночи моя голова на его плече, полночи его голова на моем плече.
Каждое утро радио кричит: "Выходи на работу!" Не хочется идти. Все сонные, больные, никто не успел отдохнуть. Но радио требует, автоматы в бойницах надо идти... Все очень грязные, волосатые, как звери: мыться не давали, бриться не позволяли. Раз в неделю стол забирал одежду вниз, - там ее прожарят и опять пришлют. Еще присылали вонючую жидкость, и радио приказывало: надо натираться. Надсмотрщики не хотели болезней... Еще очень хитрая выдумка была: всюду охрана, а никого не видно. Никто не ведет, не показывает дороги, а идем туда, куда хотят гитлеровцы: куда надо идти - дорога открыта, а куда нельзя щит и пулемет. В шахте тоже: работаем, охраны нет, но если кто слово скажет, сразу радио кричит: "Номер такой-то, замолчать. Первое предупреждение". Это очень плохо: если три раза предупреждение, радио говорит: "Номер такой-то, останься". Человек остается в шахте - и мы больше не видим его, не знаем, куда он пропал...
Раш стал наладчиком: когда машина испортится, ему поручают ремонт. А ремонта нет, - он умело показывает всем, как надо притворяться, будто работаешь изо всех сил. Но делали мы мало. Мы бурили перфораторами породу. Целый день работаем, потом идем в камеру. Утром придем в шахту, уже вся порода взорвана, вагонетки стоят, нам грузить надо. Мы не видели, кто взрывает породу.
Все время горит электричество. Очень ярко - глаза болят. Когда день, когда ночь - никто не знает. Сколько мы жили под землей - как запомнить? Один раз ложимся спать, Раш тихо шепчет: "Завтра апрель, первое число, весна идет... Триста семнадцать дней мы в Подземном городе". Я спрашиваю: "Откуда ты знаешь?" Раш отвечает: "Работа и отдых - сутки. У меня на бляхе, с другой стороны, столько черточек, сколько суток мы здесь". Здесь это совсем просто, но там все растерялись и никто не считал дней. Только русский не растерялся. Дальше все хуже, хуже... Люди умирали, очень много... И очень многие с ума сошли. Один англичанин как-то утром проснулся, закричал что-то непонятное, стал биться о стену. Мы ушли на работу, а ему радио приказало остаться. Мы его больше не видели... Я бы тоже не выдержал, но рядом был Раш. Он меня спас и много людей еще. Он говорил - надо держаться и готовиться. А как надо готовиться, он сказал нам потом...
Иногда на столе, который поднимался снизу, стояли кружки. В кружках вонючее питье... Радио приказывало: пейте! Так нас лечили. У нас много людей заболело: сначала зубы шатались, десны болели. Потом у многих зубы выпали. Люди ходить не могли. На работу не пошли, остались в камере. Больше о них мы не слышали. Однажды Раш шепнул мне: "Гарри, мы живем в Арктике, на каком-то большом острове. Питье, которое нам дают, - настой хвои от цинги".
- Но Арктика велика! - взволнованно перебил Лев. - На каком же острове? Откуда шел "Мафусаил"?
- Мы встретили его к востоку от Большого острова, - сказал Рыбников. - Он обходил льды, скопившиеся у этого острова. Но его встречали и значительно севернее. Возможно, там есть неизвестный остров...
