-С гимназией мы поможем. Это я обещаю твёрдо.
...В тот вечер я ещё рассказывал про Пинга, про себя, про Дарину и про наш побег. Господа Тянь слушали тихо и грустно. Сяньюньский народ столько притеснений и гонений испытал в своей истории, что до сих пор хорошо понимал чужие страдания. Рано утром я распрощался с добрыми Тянями и уехал в Велесославль. Дарина ещё была в гимназии, когда я пришёл "домой". Поэтому я сходил к Светиславычу. Рассказал о поездке, о неожиданно появившейся возможности пристроить девочку. Дёмин подумал и ответил:
-Это хорошо, Вова. Она там будет под присмотром, потом и дальше сможет учиться, а там и до подданства рукой подать.
Ну наверное. На том разговор и закончился. Дарина вернулась из гимназии, мы поговорили о всякой фигне. А вечером я улучил момент когда девочка укладывалась спать и спросил её:
-Дарина, как тебе в гимназии?
-Так себе. Дураки и дуры.
-Вот как. Хотела бы сменить её?
-Угу. Мы переезжаем летом?
-Почему ты так решила?
-Брат, здесь только средняя гимназия поблизости. Даже я об этом знаю. Учиться осталось четыре месяца, бросать гимназию сейчас глупо. Если буду менять гимназию, то разве что на старшую. Такая только одна в городе, на том конце. Добираться далеко и дорого. Значит надо переезжать.
-Резонно. Ты умная. А хочешь переехать?
-Мне всё равно. Без папы и мамы везде плохо.
Серьёзно и как-то безразлично сказала девочка и забралась под одеяло. Вот и поговорили. Но раз ей всё равно..
... ...Двигатель грузовоза порыкивал на плавных ухабах, Мельник как всегда подрёмывал у правого окна. Деревья по обеим сторонам от дороги, казалось, смыкались кронами где-то вверху. Иногда, потревоженный рыком двух мощных двигателей, сверху падал иней, кружась в морозном воздухе. В кэбе было тепло, пахло нагретым железом и немного - топливом. Слегка клонило в сон и я время от времени прихлёбывал воду из фляжки, предусмотрительно наполненной ещё дома. Вот, кстати, странно - не так уж много времени живу в лагере, а уже называю его домом. Наверное человеку обязательно нужно хоть какое место, чтобы назвать его домом и стремиться туда вернуться. Я так задумался, убаюканный рутиной поездки, что чуть не впилился в резко остановившийся грузовоз Никонова. Да что он там творит! От резкого торможения Мельник чуть не впечатался в приборную доску, но каким-то чудом успел упереться в неё руками.
-Эй, что за!..
Он выдал одно из тех выражений, что не говорят при детях, и зло уставился на меня. Я ткнул пальцем вперёд:
-А я чего?
Мельник сунул руку за пазуху, вынул пистоль и открыл дверцу. Морозный воздух ворвался в кэб. Ватажник спрыгнул на дорогу, захлопнув дверцу за собой. Я так понял, что моё дело - сидеть себе тихонько за рулём и не дёргаться. Но вот руку-то я за пазуху тоже сунул и пистоль вытащил. Лязг затворной рамки и патрон готов сделать своё дело. Я положил пистоль на сиденье рядом с собой, прикрыв его шапкой. Мало ли. Впереди что-то происходило, но никоновский грузовоз занимал всё поле зрения. Рука моя лежала на рычаге передач, а нога готова была выжать сцепление. Я нервничал. Но вот вдруг грузовоз Вторака дёрнулся вперёд, подпрыгнул колёсами на чём-то, выбросив клуб дыма из выхлопной трубы. Я шестым чувством понял, что надо делать то же самое. Движок взревел, нога бросила педаль сцепления и тяжёлый грузовоз рванул вперёд. В этот момент я услышал приглушённый треск, словно щёлкали большим кнутом. Стреляют?! Впереди валялись обломки бревна, которое своими колесами сломала передняя машина, а по бокам от дороги барахтались какие-то фигуры. В стороне мелькнула знакомый кафтан Мельника, я сбросил газ и дверца почти сразу распахнулась - ватажник прямо на ходу забирался в кэб. Вдруг дверца с моей стороны тоже распахнулась. На подножке висел какой-то парень в светлом армяке и пытался выдернуть меня из-за руля за ногу. Правая нога вдавила педаль газа, на левой висел светлоармячник. У него была бешенная харя, перекошенная и красная. Он скалился, словно хотел меня укусить. Стряхнуть его не получалось, газ было отпускать страшно и я принял решение - нашарил под шапкой заряженный пистоль, сунул его в проём двери и выстрелил прямо в перекошенную морду. Выстрел горхнул на весь кэб. Парень сорвался с ноги и укатился куда-то в снег. В стороны разлетелись обломки бревна, грузовоз быстро набирал скорость. Я захлопнул дверцу, поставив пистоль на предохранитель и сунул его на сиденье. Покосился на Мельника, который сидел, бледный как мел, и держался за левую сторону живота. Он повернулся ко мне и прохрипел:
-Ты куда стрелял?
-Какая-то тварь хотела меня из кэба вытащить. Герой, твою медь...
-Ты крут, амурец. Человека грохнул и даже ухом не повёл.
-Что теперь будет?
-Да нихрена не будет. Думаешь эти ушлёпки в стражу обратятся? Не сикай, амурец. Всё хорошо. Такое уже бывало.
-А ты чего за бочину схватился? Зацепило?
-Немного. Чиркнуло.
-Надо перевязать.
-Обойдётся.
-Кровью истечёшь.
Я пошарил в ящике для мелочей и выудил упаковку бинта. Я только в тот раз положил её в ящик. Вот, ёшки-матрёшки, и пригодилась. Протянул упаковку Мельнику:
-Хоть к ране приложи. Не спорь, я такого насмотрелся.
-Ладно.
Ватажник, сжав зубы, взял бинт, сорвал обёртку и сунул моток под кафтан, коротко зарычав. Судя по тому, что он ещё был в сознании, крови он пока потерял немного и боль не настолько сильная, чтобы отключить его. Может и правда обойдётся. Я ехал как обычно, поглядывая время от времени на Мельника. Он прикрыл глаза и сидел спокойно, лишь изредка морщась на крупных ухабах. Я сам себе удивлялся. Только что убил человека, но ни чувства вины, ни раскаяния не испытывал. Ну застрелил и застрелил. Он пытался причинить мне вред или даже убить, вот и получил ответ. Как же война изменила меня, что смерть человека уже меня почти не трогает? Ведь если подумать, то с точки зрения обычных людей я чудовище, опасный зверь. Я ничем не лучше, а может и хуже всех вместе взятых ватажников Брусила. И не испытываю по этому поводу неудобств. Помнится, когда-то осуждал лагерных "фартовых" за их правило жизни "умри ты сегодня, а я завтра!". А получается, что сегодня я жил именно так. Но как иначе? Если бы я не выстрелил в того красномордого, он бы выкинул меня из кэба, а его дружки вряд ли бы проявили ко мне милосердие. Я бы умер или остался калекой. Горе для Дарины, Милана не сможет получить лечение, потому что Вторак один не успеет собрать деньги. С моей точки зрения я поступил правильно. Парень сам выбрал скользкую дорожку, а я просто оказался удачливей - только и всего. И руки у меня не дрожали, кстати. Меня тревожило то, что мы не боялись преследования, а ведь груженые машины идут сравнительно медленно. Однако Мельник беспокойства не проявлял, а значит и мне бояться было глупо. Я только иногда поглядывал в зеркала заднего вида. В Шехони, едва подогнав грузовоз к месту разгрузки, я вышел из машины, обошёл кэб и помог Мельнику спуститься. Он был всё так же бледен и морщился от боли. От Никоновской машины уже спешил Гвоздь.
-Что тут у вас?
Мельник ответил, скривившись:
-Зацепило малость.
-Понятно. Пошли.
Он подставил плечо товарищу, а мне бросил:
-Возвращайся в кабину.
Я пожал плечами и развернулся. Мне на их самочувствие было как-то всё равно. Почувствовал голод. Залез в кэб, порылся в сумке, достал свои запасы. Надо же, и охота к еде не пропала. Бездумно жевал, запивая пищу водой из фляжки. В кузове гремели грузчики. Подумалось, что если нападавшие стреляли вслед, то могли повредить задние колёса. Приоткрыл дверцу, выглянул назад. Морозец куснул щёки. Левые колёса были в порядке. Пролез к правой дверце и повторил действия. И правые колёса в норме. Вот и хорошо. Я глянул в сторону соседней машины. Вторак тоже закусывал. Я помахал ему рукой, он помахал в ответ зажатым в кулаке куском колбасы. Хорошо дружинник столуется, не ограничивает себя. Я ухмыльнулся и откинулся на спинку, заложив руки за голову. Вздремнуть что-ли?.. Мельник забрался в кабину сам, без посторонней помощи. На мой молчаливый вопрос осклабился:
