Позже для Голди купили подругу Дафну – невзрачную и неловкую коричневую канарейку, чуть ли не в два раза больше Голди. Дафна не стала такой же ручной, она проливала воду из блюдца и опрокидывала предметы, на которые садилась, за что папа прозвал ее Сюзанной.

Иногда Сюзанна забавы ради шуровала прутиком в клетке у птичек, чтобы «посмотреть, что они будут делать». Канарейки боялись ее и при приближении горничной от страха начинали биться о прутья клетки. Сюзанна любила дурацкие шутки. Найдя в мышеловке мышиный хвост, она покатывалась со смеху.

Сюзанна обожала Селию и даже пробовала играть с ней. Она пряталась за занавеской, а потом выскакивала оттуда с воплем «Бо!», что Селия находила довольно глупым. Признаться, шумная и неповоротливая Сюзанна ей не очень нравилась. Не то что миссис Раунсуэлл, кухарка. Раунси, как Селия называла ее, была огромной, величественной женщиной, олицетворением самого спокойствия. Невозможно было себе представить, чтобы она суетилась или спешила. По кухне она двигалась неторопливо, с достоинством исполняя ритуал приготовления пищи. Стол она накрывала строго в назначенное время. Раунси была лишена воображения. Всякий раз, когда мама спрашивала, что она собирается приготовить на обед, Раунси неизменно отвечала:

– Цыпленка и имбирный пудинг, мэм.

Несмотря на то что Раунси умела готовить суфле, рагу, волован[1], все виды тортов и пирожных и самые изысканные французские блюда, ничего, кроме цыпленка и имбирного пудинга, она не предлагала.

Селия любила ходить на кухню. Кухня, как и сама кухарка, поражала ее величиной, чистотой и тишиной. Челюсти миссис Раунсуэлл, царящей в этом пространстве и чистоте, беспрерывно двигались – она не переставала есть. Кусочек того, кусочек этого, и так все время.

– И зачем же вы пришли, мисс Селия? – вопрошала Раунси.

И с загадочной улыбкой шествовала к шкафчику, открывала жестяную банку, и в сложенные ковшиком руки Селии сыпались изюм, курага или миндаль. Иногда она получала ломтик хлеба с патокой, или кусочек клубничного пирога, или еще что-нибудь.

Селия мчалась со своим лакомством в дальний угол сада. Там, под садовой стеной, среди кустов, она превращалась в принцессу в изгнании, которую под покровом ночи верные друзья снабжают пропитанием.

Наверху в детской сидела за шитьем няня. Хорошо, что в саду нет прудов, колодцев и других опасностей, и мисс Селия может там спокойно играть, в то время как она, няня, сидит себе, шьет и вспоминает. Она с нежностью думала о маленьких Стреттонах – сейчас они все взрослые, о мисс Лилиан – она уже невеста, о мастере Родерике и мастере Филе – оба учатся в Винчестере… Память возвращала ей чудесные годы, когда ее воспитанники были детьми…

Однажды случилось страшное – исчез Голди. Он был таким ручным, что дверцу его клетки оставляли открытой. Кенар порхал по детской, садился на голову няни и принимался теребить ее чепец. Няня ворчала:

– Ну-ну, мастер Голди, перестаньте. Так не годится.

Тогда он, перелетев к Селии на плечо, брал семечко у нее из губ. Голди был совсем как испорченный ребенок: если на него не обращали внимания, он, сердясь, громко и обиженно верещал.

И в одно ужасное утро Голди пропал. Окно детской было распахнуто. Голди, наверное, вылетел на улицу.

Селия проплакала до вечера. Тщетно мама и няня пытались ее утешить.

– Он вернется, деточка.

– Он просто решил погулять. А мы повесим его клетку за окно, чтобы он ее видел и не потерялся.

Все было впустую. Большие птицы заклевывают канареек до смерти – кто-то говорил Селии об этом. Мертвый Голди лежит где-то под кустом, и его не вернешь. Она больше никогда не почувствует, как маленький клювик нежно пощипывает ее щеку. Слезы лились сплошным потоком. Селия отказалась от обеда и от ужина. Клетка за окном оставалась пустой.

Наконец подошло время сна. Всхлипывая, Селия лежала в своей белой кроватке. Рядом сидела мама. Селия крепко сжимала мамину руку. Она не хотела, чтобы рядом была няня, сказавшая, что папа купит ей другую птичку. Мама же все понимала. Селии нужна не просто птичка – есть же Дафна, – а Голди, ее Голди! Она любила Голди, и вот теперь его заклевали до смерти. Она еще сильнее стиснула мамину руку. В ответ мама накрыла ее пальчики другой рукой.

И тут в тишине, нарушаемой только прерывистыми вздохами Селии, раздался легкий шорох маленьких крыльев.

Мастер Голди спорхнул вниз с карниза, где он спокойно просидел целый день. Селия на всю жизнь запомнила невообразимую радость того волшебного момента.

С тех пор в семье повелось ссылаться на этот случай, когда кто-то начинал слишком беспокоиться:

– А помнишь, что было, когда Голди сидел на карнизе?

Кошмар про Стрелка стал еще страшнее.

Сон начинался хорошо, даже счастливо, как будто праздник или пикник. И вдруг, в разгар веселья, Селии становилось не по себе. Что-то было не так. Что? Ну конечно, Стрелок. Но теперь он не был собой, а был одним из гостей.

Самое жуткое, что он мог превратиться в кого угодно. Селия озиралась вокруг. Все были веселы, болтали и смеялись. И тут она догадывалась, кто это. Это могла быть мама, или папа, или няня. Говоря с мамой, Селия смотрела ей в лицо и видела его стальные глаза, а в рукаве маминого платья замечала – о ужас! – отвратительный обрубок вместо руки. Это не мама! Это Стрелок! Она кричала от страха и просыпалась.

Никто – ни мама, ни няня – не понимали, чего она боится. Когда она пересказывала свой сон, он уже не казался страшным.

– Ничего, детка, это только сон. Поворачивайся на другой бок и засыпай, – говорили ей. – Он не вернется.

А Стрелок возвращался.

Лежа в темноте, Селия отчаянно твердила про себя:

– Нет, мама – не Стрелок. Мама это мама. Я знаю, что мама – не Стрелок.

Но ночью, в неверном царстве теней и снов, так легко ошибиться. Все могло быть не тем, чем казалось, – это-то и пугало Селию.

– Сегодня ночью мисс Селии опять приснился кошмар, мэм, – докладывала утром няня.

– Какой кошмар?

– Какой-то человек с ружьем, мэм.

– Нет, мама, – уточняла Селия, – не человек с ружьем, а Стрелок.

– Ты боялась, что он тебя застрелит? Да, детка?

Селия качала головой. Объяснить она не могла.

Мама не заставляла ее объяснять. Она просто говорила:

– Мы все тебя любим. Здесь тебя никто не обидит.

Мама знала, чем утешить.

– Няня, что это за слово вон там на рекламе?

– «Утешение», детка. «Чашка нашего чаю принесет вам утешение».

И так каждый день. У Селии развился ненасытный интерес к словам. Она уже знала буквы, но мама не торопилась учить ее чтению. Мама была уверена, что рано начинать читать – вредит здоровью.

– До шести лет – никаких книг.

Но действительность часто противоречит теории воспитания. Когда Селии исполнилось пять с половиной, она уже читала все сказки на полках детской и почти все слова в рекламах. Иногда слова приводили ее в замешательство. Тогда она спрашивала у няни, показывая ей слово в книге:

– Няня, что оно значит, я не помню: «жадный» или «глупый»?

Писать Селия научилась гораздо позже, чем читать, и поэтому всю жизнь писала с ошибками.

Селия всей душой полюбила чтение. Ей открылся целый новый мир, мир, населенный феями, колдунами, домовыми и троллями. Особенно ей нравились сказки. Настоящие истории о настоящих детях не нравились совсем.

У Селии было мало знакомых сверстников, потому что их дом стоял на отшибе. Иногда в гости приходила Маргарет Маккрей – девочка годом старше Селии. Селию тоже приглашали в гости к Маргарет, но в этом случае она неизменно упиралась.

– Почему ты не любишь ходить к Маргарет? Разве она тебе не нравится? – спросила однажды мама.

– Нет, нравится.

– В чем же тогда дело?

– Она стесняется, – презрительно скривился Сирил.