Я уселся к ней на постель, и мы стали разговаривать.

Мы проговорили всю ночь напролет.

Подобное происходило со мной впервые.

Я не спрашивал ее о неприятностях. Вместо этого мы начали с самого начала: бледно-лиловые ирисы на обоях детской, овечки на лугу за железной дорогой, запах первоцвета…

Спустя некоторое время я уже только слушал. Я перестал для нее существовать как собеседник, превратившись в живую звукозаписывающую машину, фиксирующую ее речь.

Она говорила так, как человек говорит сам с собой или – с Богом. Ровным бесцветным голосом она рассказывала о том, что случалось в ее жизни, безо всякой связи переходя от одного события к другому. Все эти разрозненные события были объединены лишь тем, что именно они запомнились Селии.

Память делает необъяснимый выбор, определяя, что оставить на хранение, а что – выбросить за ненадобностью. Отчего-то не верится, что выбора вовсе никакого нет. Попробуйте вспомнить что-нибудь из того времени, когда вам было лет пять или шесть. Вы назовете пять или шесть фактов, не больше. Возможно, они не были так уж существенны, но остались у вас в памяти. Почему?

В ту ночь я слушал Селию, и мне казалось, что я смотрю на нее как бы изнутри, что по отношению к ней я – Бог. И в дальнейшем я и собираюсь придерживаться этой точки зрения.

Селия говорила обо всем подряд, о том, что было для нее важно и не важно. Она не пыталась выстроить свой рассказ вокруг какого-либо сюжета. Но мне это было необходимо! Я, кажется, различал некий невидимый ей план.

В семь часов утра я покинул ее. Отвернувшись к стене, она спала, как ребенок. Опасность миновала. Я словно взвалил на свои плечи тяжесть, лежавшую до того на ее плечах.

Днем я отвез ее на пристань и посадил на пароход. И вот тут-то произошло самое главное… Хотя, возможно, я ошибаюсь. Возможно, ничего особенного не произошло…

В любом случае здесь я не стану этого описывать. Я хочу пока побыть Богом и посмотреть, получится ли у меня портрет Селии. Портрет в четырех измерениях – ведь литературные герои в отличие от моделей художника существуют не только в пространстве, но и во времени.

Селия лежала в кроватке и слипающимися глазами рассматривала бледно-лиловые ирисы на обоях детской. Она чувствовала себя абсолютно счастливой.

За ширмой, стоявшей в ногах ее кроватки, няня при свете настольной лампы читала Библию. Ширму ставили специально, чтобы свет не мешал девочке спать. У няни была особенная лампа: медная и тяжелая, с абажуром розового фарфора. За тем, чтобы от нее не воняло керосином, следила горничная Сюзанна – высокая крупная девушка с локтями цвета сырой баранины. Сюзанна была хорошей горничной, но иногда излишне суетливой. Когда она начинала суетиться, то неизменно роняла или смахивала что-нибудь на пол.

Из-за ширмы доносился еле слышный шепот: няня бубнила себе под нос во время чтения. Этот звук усыплял Селию, веки смежались…

Дверь отворилась, и вошла Сюзанна с подносом. Она старалась ступать бесшумно, но ее туфли ужасно визжали и скрипели.

– Простите, няня, я задержала ваш ужин, – сказала Сюзанна вполголоса.

– Тсс… – зашипела няня, – девочка уже спит.

– Да ее пушкой не разбудишь, – ответствовала горничная, с тяжелым и шумным сопением заглядывая за ширму. – Какая она милашка, правда? Моя маленькая племянница с ней не сравнится.

Сюзанна попятилась назад и толкнула столик. Чайная ложка со звоном упала на пол.

– Сюзанна, дорогая, нельзя ли осторожнее? – с мягким упреком попросила няня.

– Но я же нечаянно, – скорбно прогнусавила горничная.

Она вышла из комнаты на цыпочках, отчего ее туфли заскрипели еще громче.

– Няня, – позвала Селия.

– Что, моя дорогая? Что такое?

– Я не сплю, няня.

Няня будто не поняла намека.

– Нет, дорогая.

Пауза.

– Няня?

– Что, мое золотце?

– А что у тебя на ужин?

– Вареная рыба и пирог с патокой.

– О-о! – восторженно протянула Селия.

С минуту ничего не происходило. Потом из-за ширмы появилась няня – маленькая седая женщина в батистовом чепце, завязанном под подбородком. В руке она держала вилку с крохотным кусочком пирога.

– Если только ты обещаешь быть хорошей девочкой и быстро заснуть.

– Да!

Какое наслаждение! Кусочек пирога с патокой был у Селии на языке. Невероятно вкусно.

Няня исчезла за ширмой. Проглотив угощение, Селия отвернулась к стене и свернулась калачиком. Ирисы на обоях танцевали в отблесках каминного огня. Из-за ширмы доносилось усыпляющее бормотание и шелест. Довольная и умиротворенная, Селия уснула.

Селии исполнилось три года. По случаю дня ее рождения все пили в саду чай с эклерами. Селия съела один эклер, а ее брат Сирил – три. Сирил был уже большим одиннадцатилетним мальчиком. Он хотел взять еще одно пирожное, но мама сказала:

– Нет, Сирил, тебе хватит.

– Почему, почему, почему? – как всегда, захныкал Сирил.

Крошечный красный паучок пробежал через стол по белой скатерти.

– Смотрите, – сказала мама, – это счастливый паучок! Он пришел на день рождения к Селии. Значит, ей скоро повезет.

Селия сразу почувствовала себя центром внимания и очень важной персоной. Сирил, перестав клянчить эклер, спросил:

– Ма, а почему пауки приносят счастье?

Наконец Сирил ушел, и Селия осталась одна с мамой. Мама сидела напротив и улыбалась ей. Так ласково улыбаться умела только мама.

– Мамочка, расскажи сказку, – попросила Селия.

Селия обожала мамины сказки – это не были сказки о Золушке, Красной Шапочке или Мальчике-с-пальчик, которыми взрослые обыкновенно пичкают детей. Правда, няня иногда рассказывала об Иосифе и его братьях и Моисее в пустыне. Еще реже – о приключениях детей капитана Стреттона в Индии. Но мама!

Мама умела сочинять сказки о детях, принцессах, мышах, цветах, лошадях, фруктах – обо всем на свете! Единственным, что не нравилось Селии, было то, что мама никогда не рассказывала одну сказку два раза. Она говорила, что забывает их (этого Селия совсем не могла понять).

– Хорошо, – согласилась мама, – о чем?

От предвкушения восторга Селия затаила дыхание.

– О Светлоглазке, Длиннохвостике и сыре.

– Ну нет. Эту я уже не помню. Сегодня у нас будет новая сказка…

Мамины карие глаза задумчиво смотрели на Селию, нежное удлиненное лицо было очень серьезным, точеные ноздри тонкого носа подрагивали.

– Сказка о Любопытной Свечке, – объявила она наконец, выходя из задумчивости.

– Ах! – Какое волшебное название – сказка о Любопытной Свечке!

Селия была очень серьезной девочкой. Она много думала о Боге и старалась хорошо себя вести, чтобы Бог забрал ее на небо. Если она находила камешек – «куриный глаз», который исполняет желания, то всегда загадывала попасть в рай. Иногда Селии казалось, что она слишком любит земные удовольствия – а это большой грех, – и ее охватывал ужас. Такое случалось, например, когда Селию переодевали к обеду в блестящее муслиновое платье с золотым кушаком.

Но в общем Селия была довольна собой. Она была в числе избранных. Она была спасена.

Однако участь родных вызывала у нее мучительные сомнения и беспокойство. Селия не была уверена даже в маме. Что, если мама не попадет на небо? Жуткая, невыносимая мысль.

Все знали, что играть по воскресеньям в крокет или на фортепьяно (если только не псалмы во славу Господа) – грех. Селия предпочла бы умереть мученической смертью, чем дотронуться до крокетного молотка в воскресенье, хотя с удовольствием лупила по шарам в другие дни. Но мама и папа играли в крокет в воскресенье. К тому же папа играл на фортепьяно и распевал песенки про то, как «мистер Си, вернувшись из Нанси, узнал, что миссис Си уехала в Арси». Ничего себе Псалтырь!