– К документам с открытым огнем! Да вы с ума сошли! – услышал Романов знакомый голос.

Из-за плеча высунулась круглая голова Беган-Богацкого, подсвеченная лучом фонарика. – Ну где же вы ходите!

– Служу вашей гидре, – усмехнулся Романов. – Бюрократии, – уточнил он поспешно, увидев испуганную физиономию старика.

Беган-Богацкий, облаченный в алый халат с золотом, держал под мышкой два объемных тома. Из них то и дело выпадали желтоватые листки, и он был похож на облетающее осеннее дерево.

Жестом он приказал Романову молчать, и после путешествия по коридорам вслед за белым кружком фонаря они уже сидели среди стеллажей за накрытым столиком в глубоких кожаных креслах. Вместо чайника на нем красовался термос с пионами на боку, фарфоровые чашки поддерживали цветочную тему маленькими ромашками. Комнатку освещала настольная лампа.

Беган-Богацкий с победным видом водрузил перед Романовым два толстых тома.

– Вот что могло бы вас заинтересовать! – он сиял как удачливый рыболов.

Романов взял со стола том с надписью «1863 год» – это был год приезда в город молодого Ивана Мироедова. Но старик выхватил его.

– Я сказал, что только могло бы! Но не заинтересует! – он подмигнул Романову. – В томах тысяча восемьсот шестьдесят один, шестьдесят два и шестьдесят четыре также ничего ценного. О нашем любезном классике и о его приезде в город вы не найдете ни-че-го.

Романов начинал раздражаться: он рассчитывал на спокойную ночь плодотворной работы, на одиночество среди бумаг, которое так любил, и совсем не ждал таких игр и такой компании.

– Отчего же, искать ведь тоже надо уметь, – он посмотрел на оставшийся на столе второй том.

– Коллега, не сердитесь, я хочу помочь, – Беган-Богацкий указал на себя толстеньким пальцем. – Я намерен взять вас под крыло, работа ваша первый сорт! Так давно я ждал чего-то подобного, и наконец такая удача. Поймите, десять лет я изучаю феномен этого города и его так называемых бонусов. На особых условиях, конечно, благодаря известной вам особе, – старик смущенно хихикнул. – Как вы знаете, проживать в городе постоянно строжайше запрещено, поэтому раз в три месяца я выезжаю за пределы и сразу – назад. Я ученый, да будет вам известно, доктор наук, – он понизил голос, – и хотя моя специальность востоковедение, я первопроходец здесь, как и вы. Никто толком не понимает принципов функционирования этого места, но, несмотря ни на что, люди рвутся сюда, загадывают, жмут свои дурацкие кнопки, – Беган-Богацкий возмущенно всплеснул рукавами. – Но желание – только наживка. А к нему прилагается расплата, – щеки старика порозовели, он выжидательно посмотрел на Романова.

– А вы сами что-то загадывали? – подняв бровь, спросил Романов.

Беган-Богацкий уткнулся взглядом в рисунок на чашке:

– Давным-давно я позволил себе загадать постыдное, низкое желание. И получил не только то, что просил, но и жестокое наказание. Мучительно вспоминать, видите ли… – он помолчал. – Я предал своего коллегу, сместил его с должности, которую вожделел. С тех пор я не прошу ничего, чтобы уберечь себя от соблазна и не натворить новых бед, – Беган-Богацкий тряхнул головой и с нажимом сказал: – Но это сейчас не имеет значения, никакого значения, дорогой мой, давайте работать вместе!

– У вас такой опыт совместной работы, дайте подумать, – язвительно сказал Романов.

– Дело прошлое, – Беган-Богацкий непринужденно отмахнулся. – Пора начинать!

Он ловко разлил чай по чашкам, отхлебнул из своей и постучал костяшкой пальца с перстнем по корешку оставшегося тома.

– Вот то, что вы ищете, – старик приложил палец к губам, призывая Романова молчать. – Но, вынужден повторить, я здесь для того, чтобы справиться с худшим из возможного – с треклятыми последствиями, отравляющими жизнь каждому, кто посмеет загадать желание. И я готов на любые испытания, чтобы избавить человечество от этой гнусной, отвратительной сущности!

– Я пока не в курсе, но я вам верю, – сдержанно ответил Романов, ему хотелось получить том из рук старика.

– А вы скоро сами все проверите на себе. Но пока я вам вкратце нарисую эту трагическую картину, а в довершение поведаю историю, которую скрывает этот том. И все это звенья одной страшной цепи. А может быть, вы уже что-то чувствуете? – старик прищурился.

– Чувствую, – мрачно сказал Романов, – желание спокойно поработать.

– Да перестаньте, осознайте уже, что сейчас я – ваш архив и ваши папки, и сводки, и квитанции. Итак, в городе действует система: каждый загадавший желание получает то, что принято называть бонусом – нечто неприятное, часто стыдное и страшно мешающее жить. Точных данных мало, люди предпочитают скрывать. Однако есть экземпляры, которым удалось обойти эту систему! И об одном из них – ваша папка. Вы понимаете, что вас мне послало само небо, а я вас чуть не упустил, пойдя на поводу у администрации. Так что теперь вы – мой. Ну а я – ваш. Поможем друг другу и начнем немедля. Я расскажу вам одну историю о столь интересующем вас вопросе, но за это и сам задам один вопрос в конце. Заранее выражаю вам свое глубокое сочувствие и обещаю поддержку, – Беган-Богацкий сложил руки на груди.

– Может быть, разрешите мне… – Романов потянулся к папке, но старик схватил его за руку.

– Нет-нет, я сам!

Романов понял, что сил на споры у него нет – кожаное кресло мягко обнимало, от приглушенного света клонило в сон, день все-таки был длинным.

– Ладно, я слушаю. А кофе у вас случайно нет?

– Вам сейчас будет не до кофе, – заговорщицки прошептал старик, поднялся с места, и его тень выросла над Романовым.

У Варвары была длинная коса, и она в самом деле была дивной красавицей, совсем как в известной сказке. В тот далекий, уже чернеющий по краям, март, когда она попала в наш город, ей исполнилось всего девятнадцать лет. Война бушевала вовсю, времена наступили темные и жуткие. Люди теряли родных и близких, а Варенька надумала бежать из дома.

Город принял ее без лишних вопросов, приведя к нужным людям. На проходной стекольного завода ей подсказали, куда пройти, и вскоре она уже стояла посреди небольшой внутренней площади. С доски почета на нее смотрели молодые и гордые лица. Их взгляды обещали, что будут следить за ней строго. Наверное, ее коса до пояса понравилась заведующему кадрами – Варе выделили отдельную комнату. Она внесла туда два роскошных немецких чемодана из крокодиловой кожи и сразу почувствовала себя дома. Первое время она все радовалась – мой стул, моя кровать, мой шкаф, мое зеркало. Не наш, не папин, не собственность Москонцерта, а ее – Вари Кузнецовой. Так вот устроены люди – даже в самые страшные времена они держатся за мелочи. Кругом война, ни одного знакомого лица, может, завтра никого не останется, а вот на тебе – мой шкаф. Хотя шкаф был очень красивый, с витыми медными ручками, резными птицами и оленями, в пару к такому же резному зеркалу.

Несколько дней и ночей в квартире никто не появлялся. Варя возвращалась туда после работы, растапливала печку в кухне, приникала щекой к гладким изразцам и плакала ни о чем, о сущих пустяках, может быть, о забытом дома красном шарфе, может быть, о сквозняке из неплотно закрытой форточки. А может быть, немного о Володичке. Но однажды вечером ее встретила в дверях строгая, вытянутая в струну женщина с рыжими волосами. Оглядела Варю с ног до головы и, сухо поздоровавшись, исчезла в своей комнате.

Вскоре выяснилось, что соседка с красивым и странным именем Александрия будет новой Вариной начальницей, а ее приемная – Вариным рабочим местом. Рассудительная и требовательная, она обращалась к Варе «милочка» и ожидала от нее предельной точности в словах и делах. И хотя она казалась холодной и высокомерной, Варя была только рада этому. У нее была работа, никто ее не жалел, и не было времени на выматывающие мысли.

Через месяц ей случайно передали письмо от отца, он ездил по фронтам с концертами вместе со своим хором. В письме он сильно волновался, не понимая причин бегства, и просил срочно телеграфировать. Но Варя ничего отвечать не стала, только опять немного поплакала возле печки.