— То, что ты тогда сделала — это было глупо, знаешь ли. За дверью стояли миротворцы.

Они ужинают в вагоне поезда, трибуты (Джеймс и Дара, обоим по тринадцать лет) спят. Эффи сразу же понимает, о чем он говорит.

— Причем тут миротворцы?

— Ты не настолько глупа, — он ухмыляется. — Ты знала, что делаешь, и знала, чем это может закончиться. Победители — отличные шлюхи, но ты мне даже не заплатила.

Все совсем не так. Она не собиралась развлекаться с симпатичным победителем — хотя, в сущности, это ее право. Все в Капитолии так делают.

— Нет, — тихо говорит Эффи. — Нет, я вовсе не это имела в виду.

— Не важно. Это было рискованно.

— Не думаю, — отвечает она и сама удивляется тому, как отчаянно это звучит. — Мне просто хотелось тебя поцеловать. Ты мне нравишься, ты мне улыбнулся, вот и все. Не надо думать, что я просто решила тебя снять. Я знаю тебя долгое время, мы оба виновны в смерти всех этих детей. И ты мне улыбнулся.

На глазах у нее проступают слезы, Эффи не понимает, почему, только знает, что это убьет ее макияж. Она резко вскакивает с места, теряет равновесие, сбивая со стола свой бокал вина, и тот, упав на пол, разлетается на тысячу осколков, безвозвратно портя ковер. От неожиданности Эффи вскрикивает.

Хеймитч тут же поднимается и загоняет осколки ногой под стол.

— Спокойнее, Эфф, это же просто стекло, — он выглядит встревоженным, как будто ожидал чего-то гораздо хуже, чем пятно на ковре и несколько порезов.

— Это было мило, — говорит она, косясь на него сквозь слезы.

— Пойдем, я отведу тебя в твою комнату, — тихо отвечает Хеймитч.

Из-за всего это Эффи, наконец, начинает плакать. Хеймитч помогает ей подняться, берет ее под локоть, и она опирается на него, хотя тот сам нетвердо стоит на ногах. Он такой теплый, он совсем рядом, а Эффи все никак не может перестать плакать. Он отводит Эффи в ее комнату и стоит у порога, пока та, шмыгая носом, вытирает слезы, размазывая по лицу алую и белую краску.

— Я, наверное, выгляжу ужасно, — всхлипывает она.

— Стало лучше, чем было, — отвечает Хеймитч. Эффи прекрасно понимает, что он врет; все ее накладные ресницы отвалились. — Знаешь, тебе стоит следить за тем, что произносишь вслух. Особенно здесь.

— Я произношу вслух их имена. Каждый вечер. Я помню их всех.

— Я тоже, милая, я тоже, — бормочет он и уходит прежде, чем Эффи успевает отреагировать на эти слова.

На следующий день он снова становится злым, напивается еще до того, как Эффи просыпается. Его взгляд мрачнее смерти. А Эффи становится слишком яркой: теперь ее волосы отливают металлом, а губы и веки она красит в холодный оттенок голубого. Эффи понимает, что она выглядит похожей на труп, но она всегда может сказать, что это такой стиль. Хеймитч то снова не обращает внимания на трибутов, то бросается на них, потом бросается на Эффи, и она отвечает ему тем же.

*

После того, как трибуты погибают и Игры заканчиваются, Эффи с головой окунается в водоворот Капитолия. Ей тридцать семь, многовато для клубов и яркого света, но бары всегда открыты, а Эффи знает, как себя подать; она одевается в сверкающе-белые платья, идеально подходящие к новому цвету волос. Она трахается с мужчинами, покупающими ей выпивку — с теми, у кого серые глаза и едва уловимая улыбка.

В Двенадцатом Дистрикте Хеймитч гадает, какого цвета на самом деле ее волосы, и напивается до такой степени, что не может даже дрочить.

*

Одиннадцать лет. Они получают Китнисс и Пита, обоим по шестнадцать. Китнисс рвется в бой, Пит просто хочет выжить, а еще он влюблен, и Хеймитч решает, что они заслуживают внимания. Эффи не понимает, что в них такого особенного, но она рада любой помощи от Хеймитча, особенно после того, как Китнисс портит стол. Когда Китнисс получает одиннадцать баллов от устроителей Игр, Хеймитч подхватывает Эффи на руки, поднимает ее в воздух, а она начинает визжать и не останавливается даже после того, как он снова ставит ее на пол.

Их трибуты этого года — несчастные влюбленные, все об этом говорят после интервью Пита. Китнисс сердится, но Эффи уговаривает Хеймитча попробовать разыграть эту карту; такие драмы Капитолий любит, спонсоры точно обратят внимание на романтичную и грустную историю любви.

Ночью — последней ночью перед отправкой трибутов на арену — Хеймитч приходит в комнату Эффи. Он пьян, его глаза горят, и когда он наваливается на Эффи, она жалеет, что на ней нет доспехов из шелка и маски яркого макияжа.

— Твои волосы, — говорит он, и у Эффи перехватывает дыхание, она не может даже улыбнуться. Ее волосы выглядят слишком яркими, даже она сама иногда не может не думать о крови, глядя на них. — Они такие красные.

— Клубничные, — машинально уточняет Эффи. Хеймитч придвигается к ней ближе, обнимает за плечи и улыбается. — Я не уверена, что…

— Разве? — спрашивает он. Его рука скользит по ее горлу, большой палец гладит ключицу, вторая рука легко сжимает ладонь Эффи. У него теплые руки, но Эффи все равно вздрагивает, вздыхает так громко, что это похоже на стон. Хеймитч смеется.

А потом в нем не остается уже ни капли романтичной нежности. Он груб, он впечатывает свои пальцы в ее спину и бедра, оставляя синяки. Она жестока, она впивается зубами в его грудь, шею, запястья. Кончая, Хеймитч кусает ее язык до крови — и Эффи едва не плачет от боли, когда кончает сама. И потом сразу отправляется в ванную. Когда она возвращается, Хеймитч уже нет, и Эффи этому рада. Она мурлычет под нос какую-то мелодию, поправляя постель, и кусает губы, чтобы снова почувствовать вкус крови.

Завтра начинаются Голодные Игры.

Хеймитч что-то шепчет Китнисс на ухо, прежде чем она уходит. Эффи плотно стискивает губы, поправляя воротник. Они оба похожи на лесной пожар: и Хеймитч, и Китнисс. Эффи не удивится, если Китнисс растерзает на куски всю арену, и тогда Двенадцатый Дистрикт получит победителя, впервые после двадцати четырех лет ожидания и сорока восьми трупов. Конечно, Пита очень жаль, Эффи надеется, что Китнисс не придется его убивать.

*

Эффи всегда молча смотрит начало Голодных Игр. Когда твои трибуты год за годом гибнут в бойне у Рога Изобилия, тебе остается только одно — сидеть тихо и смотреть внимательно. Еще один секрет Эффи: после того, как ее трибуты погибают, она отправляется в свою квартиру и ложится спать. Она почти не поднимается с кровати, пока Игры не заканчиваются.

Поняв, что и Китнисс, и Пит пережили резню в самом начале (одиннадцать детей погибло за четыре часа), Эффи остается у телевизора, сидит неподвижно, внимательно ловя каждый кадр. Хеймитч сидит рядом с ней, и его взгляд прожигает экран.

Вместе они привлекают спонсоров, чтобы поддержать Китнисс (она опровергает все первоначальные прогнозы, и ставки на ее победу растут), Питу приходится выживать самостоятельно. Хеймитч выбирает рациональный подход: он объясняет каждому, почему Китнисс победит, он старательно подбирает слова и добродушно кивает всем, кто вспоминает его собственную победу — даже тем, кого хотел бы разорвать в клочья. Эффи заигрывает со всеми, улыбается так широко, что макияж безвозвратно портится.

Когда один из спонсоров опускает руку ей на талию, а потом медленно начинает сдвигать руку выше и выше, Хеймитч уводит Эффи прочь.

Они отлично работают вместе: Хеймитч знает, что нужно отправить на арену, а Эффи помогает ему это получить.

*

Они не трахаются больше, не целуются, почти не прикасаются друг к другу.

Когда погибает Рута, Хеймитч точно замирает, его лицо становится мертвым, лишенным эмоций. Эффи вспоминает Мейсили Донер и, придвинувшись ближе, стискивает запястье Хеймитча пальцами.

— Это было глупо, — говорит Хеймитч, глядя на цветы, оставленные Китнисс у трупа.

— А по-моему — красиво и очень храбро.

— Ее накажут за эту храбрость.

*

Потом Хеймитчу приходит в голову мысль о двух победителях из одного Дистрикта, а Эффи помогает ему как может. Она надевает свою лучшую улыбку и заигрывает с Сенекой Крейном так старательно, что тот попадает в руки Хеймитча абсолютно оглушенным и сбитым с толку. Тому остается только изложить свою идею.