– приведенным преподобным Иоанном Синайским в «Лествице». Впервые в науку параллель Башмачкин – святой Акакий ввел голландский ученый Дриссен. К этой параллели обращались Ван дер Энг, Шкловский, Макогоненко.

Раздались притворно восторженные возгласы, задние парты зааплодировали:

– Уау!

– Так ты теперь сидишь с живым Гуглом! Поздравляю! – подмигнул Кате Афиногенов.

– Спасибо, Сологуб! Достаточно! – громогласно объявила Ирина Сергеевна поверх всеобщего улюлюканья.

– Фамилия Акакия Акакиевича, – новенький говорил все громче, некоторые снова засмеялись, почти рефлектор-но обрадовавшись звукосочетанию, – первоначально была Тишкевич; затем Гоголь колеблется между двумя формами – Башмакевич и Башмаков, наконец останавливается на форме – Башмачкин. Переход от Тишкевича к Башмакевичу подсказан, конечно, желанием создать повод для каламбура, выбор же формы Башмачкин может быть объяснен как влечением к уменьшительным суффиксам, характерным для гоголевского стиля, так и большей артикуляционной выразительностью, мимико-произносительной силой этой формы, создающей своего рода звуковой жест.

– Я сказала, достаточно! Садись на место! – щеки Ирины Сергеевны начали покрываться неровным румянцем.

– Каламбур, построенный при помощи этой фамилии, – Дима еще повысил голос, – осложнен комическими приемами, придающими ему вид полной серьезности: «Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого неизвестно. И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки».

– Дима, хватит! Спасибо! – крикнула Ирина Сергеевна и болезненно сморщилась.

Новенький облегченно выдохнул и вернулся на место. Обмяк, опустил голову на рюкзак.

– Кто добавит? – безнадежно спросила учительница. Желающих не нашлось. Ирина Сергеевна достала листок и начала рассказывать, подглядывая в распечатку.

Новенький больше не участвовал в уроке. Только изредка менял положение тела и снова застывал. После звонка Ирина Сергеевна подошла к нему с пособием в руках:

– Вот! – положила под нос брошюру «Индивидуальный план обучения по литературе. 7-й класс». – Будешь по нему заниматься! Ты слышишь меня? Сологуб!

Он смотрел на прошитые листы непонимающим взглядом.

– Сологуб! – повторила она с нажимом.

Катя почувствовала, как под твердым голосом учительницы сжался непрочный механизм Диминого самообладания, и вызвала огонь на себя:

– Ирина Сергеевна, я все стеснялась спросить при всех. А вам не кажется, что чисто фонетически имя Башмачкина вызывает скорее какие-то кишечные ассоциации?

– Белова! – Ирина Сергеевна смерила ее яростным взглядом и последовала к учительскому столу, впечатывая в линолеум тяжелый шаг.

– Чувствую, повеселимся в последней четверти! – Афиногенов с ехидством посмотрел на Катю. Вика подхватила:

– Да уж, по эксклюзивной программе!

Дима достал из кармана ядерно-желтый маркер. «ТЕЛЕФОН» – написал он крупными буквами на титульном листе пособия и подвинул его Кате. Она небрежно набросала свой номер. Сообщение от него пришло быстро. Катя была разочарована простым «привет» и серой пустотой на аватарке.

«Увлекаешься Гоголем?» – напечатала она поспешно. Он ответил: «нет» и следом: «нахожу информацию».

Кате было забавно находиться с ним рядом и вместе с тем так ощутимо далеко – переписываться с другой галактикой.

«Я Катя. Следующий урок – химия. Давай я тебя провожу».

«иди пойду за тобой».

Класс опустел. Катя сгребла сумку и медленно вышла. Она не видела, но знала, что Дима следует за ней – такое щекотное приключенческое чувство.

Едва она переступила порог кабинета химии, как ее резко потянули за руку в сторону. Она стукнулась лбом о крепкое плечо Афиногенова.

– Чего, Белка, как ты? Спасать не надо? Ты только дай знать. – Он почти прижимал ее к себе. – Давай этого говорящего робота перекинем на первую парту? Я могу, ты меня знаешь.

– Пусти, блин, чего вцепился? – Катя попыталась высвободиться и, к своему удивлению, почувствовала, что краснеет. Они стояли в дверях, загораживая проход. После большой перемены в классе пахло сигаретами.

Ромка встряхнул ее за плечи – небрежно, легко и по-деловому, словно проверял исправность механизма.

– Идем сегодня на гироскутерах? – Словно и не было у них никакой размолвки, словно и не посылала она его часто и обидно, как слишком верного и оттого опостылевшего друга.

– Холодно. Не пойду я. Да отцепись уже! – Катя дернулась еще раз, и он заржал, радуясь ее беспомощности и своей силе.

– Ну Белка, ну чо ты!

– Да у меня лабораторка не сдана и два пропуска, мне пара в четверти светит… ты же знаешь Уайта. Ну Рома. – Она посмотрела на него почти умоляюще. Это было неслыханно – покраснеть перед Афиногеновым, ныть, просить его!

Все еще смеясь, он разжал лапы, она резко отступила и вместо того, чтобы толкнуть Ромку, быстро глянула в коридор.

Она не сразу заметила его – Дима стоял у дальней стены коридора и не сводил глаз с воробья, сидящего на выступе пожарного шкафчика. Катя почувствовала совершенно мальчишескую беспокойную злость.

– Эй! Урок сейчас начнется! Хватит на воробья пялиться.

Дима не шелохнулся. «Ну и стой себе там, чучело!» – Она вернулась в класс, резко стукнула сумкой о парту. Жар со щек не проходил. Афиногенов расположился за одной партой с Викой и лениво показывал ей что-то на телефоне. Рядом топтался Аннушкин, безропотный Викин сосед, не решаясь просить освободить место и озираясь в поисках свободного.

Дима зашел вместе с Ольгой Викторовной. Кате на какой-то момент показалось, что она привела его на поводке – до того взгляд химички был неумолим, а Димы – безучастен. Седьмой «Б» встретил их молчанием: странного нелюдимого новичка и Ольгу Викторовну Войтенко – кандидата химических наук, заслуженного учителя школы и непревзойденного диктатора высочайшей квалификации. Класс заполнила такая тишина, что Катя услышала неровное, пунктирами, гудение ламп.

На протяжении десяти с лишним лет Ольге Викторовне удавалось держать в страхе не только учеников, но и весь учительский коллектив во главе с молодой амбициозной директрисой. Пара завучей старой закалки еще выдерживали ее давление, оставаясь в твердом агрегатном состоянии, но остальных педагогов, а также родителей, Ольга Викторовна обращала в инертные газы одним лишь взглядом средней тяжести. Ее появление заставляло ребят прекращать веселый хаос, вытягиваться в струны у своих мест. Узкие темные глаза оглядывали всех, безошибочно – по наклону головы, опущенным плечам, нервным пальцам – определяя жертву урока. А ей нужна была жертва – одна, две, – словно бы для удовлетворения мучительно клокотавшего в ней раствора властолюбия.

Химию в школе учили под страхом распада личности. Ольга Викторовна «находила подход» к каждому – она знала тысячи способов унижения и неутомимо синтезировала новые. Старшие классы наградили ее прозвищем Уолтер Уайт, что для семиклассников звучало устрашающе и непонятно. Но то, что она могла при желании растворить в кислоте или сжечь в щелочи неугодного, сомнений не вызывало.

У Кати застучало в висках. Сегодня надо было сдать лабораторную, которую делали на прошлом уроке, а она так ничего и не написала. Не надо было ссориться с Афиногеновым, у того с химией порядок – папа помогает.

«А моим вообще до меня дела нет, особенно маме», – обреченно подумала Катя.

– Лабораторные работы, кто еще не сдал, прошу на стол, – небрежно сказала Ольга Викторовна. Человек десять потянулись с тетрадями. Так, эти уже не будут жертвами.

«Ты сделала?» – одними губами спросила Катя, встретившись с равнодушным Викиным взглядом. Та неопределенно повела плечами, гордая вниманием Ромки, на которого еще недавно смотрела свысока.

Катя в панике открыла учебник, попутно вспоминая, что про домашние задачи она тоже забыла. Краем глаза увидела, что Дима сидит так же, как на литературе, – напряженно, но теперь он без отрыва смотрел на Ольгу Викторовну. «А ему интересно!» – зло подумала она.