— Окажите честь, — сказал он, широко улыбаясь. — Век буду вспоминать, как в седле моего Персика легендарный краском сиживал.

Семенов принял повод.

— Персик, говоришь? — хмыкнул он дружелюбно.

«Не позабыл ли? — мелькнуло в голове. — Сто лет не сидел в седле!»

Но навыки не забываются. За мгновение до того, как нога встала в стремя, комэск толкнулся, одновременно ухватив луку и подтягиваясь, вскочил в седло.

Как же меняется мир, когда смотришь на него с коня, когда по левому колену постукивают ножны, а в правый бок упирается кобура маузера…

«А много добрых казачков», — подумал комэск, рассматривая лица конных и пеших, стоящих в строю и рассыпавшихся по полю.

Он оглядел помост, на котором остался сидеть Бережицкий с приближёнными. Встретив взгляд комэска, атаман встал, крякнув от неожиданного усилия, и сделал руками странное, развалившееся на полпути движение — будто собирался подбодрить, мол, давай, вперёд! Семенов отыскал в толпе Молчуна — специально высмотрел, хотел встретиться взглядом. И встретился — тот смотрел с интересом.

Слегка качнув стременами, он направил Персика к дальнему концу поля. По пути он несколько раз развернул коня вокруг оси, разогнал и остановил, проверяя, как тот слушается узды. Чувствовалось, что Персик немного нервничает под незнакомым седоком, но капризничать не приучен.

Добравшись до начала полосы с мишенями для рубки, комэск остановил коня и повернулся к строю.

— Здорово вы шашками владеете, товарищи, красиво! — обратился он к казакам.

В ответ над полем пронесся вздох сотен голосов, и Семенов понял, что казаки ждали — что он скажет, как обратится к ним.

— У меня в эскадроне, признаться, таких молодцов немного было, — комэск говорил просто, с лёгкой усталостью в голосе, будто только что закончился бой или длительный переход, многое пережито плечом к плечу и парадный тон будет резать слух. — Да и то сказать, в бою не до красоты… Тут нужна смелость, преданность Революции, готовность за нее жизнь отдать!

— Любо! Любо! — закричали казаки, соглашаясь.

— Были, конечно, и такие, которым всё равно, под какие знамёна, лишь бы пайка была и обмундирование. Были такие, что ж… Но не верьте никому… почитал я тут недавно кое-какую ересь псевдоисторическую… не верьте тем, кто говорит, что народу было всё равно — белые или красные. Если бы всё равно было, не родилась бы, не соткалась из пустоты и хаоса Красная армия, не выступила бы против контры белопузой. А народ сделал тогда свой выбор, народ решил, как ему жить и ради чего.

Он подумал, что никогда не говорил так хорошо и сильно и решил. Не прошли даром дни напролёт с профессорами и кинохроникой. Решил не растекаться в многословии.

Комэск пустил Персика неторопливым шагом вдоль строя.

— А в настоящем бою, товарищи, нужнее любой акробатики и всяких штучек с шашкой, — говорил он спокойно и размеренно, раскладывая слова в такт конскому шагу. — Нужнее всего умение рубануть раз двадцать, а то и тридцать кряду, быстро и точно, в любую сторону. И не менее важно, чтобы конь умел маневрировать, легко останавливаться и разгоняться.

Металл сочно и звонко вышел из ножен.

«Ну, товарищ Семенов, не подведи, — успел он скомандовать себе и добавил для верности. — Именем революции».

— Примерно так, — сказал он, пуская Персика с места в карьер в сторону мишеней на столбах.

Умный тренированный конь считывал намерения всадника безошибочно. Почувствовав, как человек пригнулся и напружинил ноги, одновременно прибирая повод, Персик рванул.

Соломенные чучела складывались пополам под обрушивающимся на них тяжёлым клинком. Конь окончательно понял, чего ждёт от него наездник, и двигался размеренными упругими толчками, после каждой пары мишеней меняя направление слева направо и обратно, выписывая между столбами змейку. Вторую половину полосы мишеней комэск прошёл стремительно и плавно, почти не трогая повод.

Последнее разрубленное чучело улеглось в летнюю пыль. Семенов развернул и остановил коня.

Гул и свист восхищения встретил его.

— А комиссар мой, товарищ Буцанов, воевал с одной рукой, зажав повод в зубах, — сказал комэск, подъехав к Цыбулину.

Спешившись, он протянул ему повод.

— Добрый конь, — сказал он. — Видно, что добрым казаком выращен.

По полю, отбивая в звучных аплодисментах ладони, к комэску подходил атаман Бережицкий. Следом важно, помахивая нагайками, вышагивала его охрана и заместители.

— Вот это мастер-класс! — заливался атаман. — Вот сразу видно героя!

Само выскочило — как делаешь что-то в бою — задуматься комэск не успел.

— Что ты в ладоши месишь, атаман? — бросил он холодно. — Не в цирке, поди.

Тот, как был — с распахнутыми для хлопка руками — застыл, крутанул нервно головой и, прихлопнув себя по просторному животу, сказал вдруг:

— Да такого и в цирке не увидишь!

Еще до окончания фразы он понял, что сморозил чушь, и, конфузливо нахмурившись, замолчал окончательно.

— Братья казаки! — раздался уверенный и ровный голос Цыбулина. — Так и оставим дело несделанным? Так и закончим бабьими пересудами по углам?

Он уже сидел на Персике и, привстав на стременах, обращался ко всему строю.

— Цыбулин! — крикнул кто-то из окружения атамана. — Десять суток ареста!

Возле Бережицкого произошло какое-то движение, к Цыбулину подошёл дюжий казак из числа атаманской охраны и, ухватив за рукав, потянул из седла.

— Угомонись, Цыбулин!

Но тот развернул Персика, легко отпихнув при этом подошедшего коленом.

В направлении комэска шёл Молчун. Что-то — возможно, неспешная походка Молчуна — подсказывало Семенову, что сейчас нужно молча дождаться финала разворачивающихся событий.

— Даёшь казачий круг! — крикнул Цыбулин. — Хватит сопли жевать!

Главное заняло минуты две — но комэск, как никто, знал, что главное очень часто укладывается в очень короткие промежутки времени.

— Я спрошу вас один раз, казаки, а вы ответьте так, как вам велит совесть, — продолжил Цыбулин. — Люб ли вам атаман Бережицкий, бюрократ и пьяница?

И строй выдохнул:

— Не люб! Долой! Меняем атамана!

Цыбулин выпрямил ноги в стременах.

— Любо ли вам позвать на атаманство героического краскома, комэска Семенова?

— Любо! — оглушительно ответил строй. — Любо!

Из-за пеших казаков неспешно выехали пятеро всадников. Выстраиваясь дугой, они стали теснить атамана со свитой.

— Геть!

— Проваливай!

— Долой!

Несколько взмахов нагайками, несколько пинков — и Бережицкий с охраной и ближайшим окружением под хохот и улюлюканье затрусили в сторону припаркованных в жиденькой тени лесопосадки машин.

Цыбулин снова спешился, подошёл к Семенову, ведя под уздцы коня и снимая на ходу фуражку.

— Не откажи, Иван Мокич, — сказал Цыбулин. — Любо нам тебя в атаманы.

И строй подхватил:

— Любо! Любо!

Когда возвращались обратно, Семенов сказал, как бы оправдываясь:

— Мне все равно надо делом заниматься, а это как раз по мне.

Молчун пожал плечами.

— Я свой эскадрон сформирую! — развивал мысль комэск. — Кони у ребят есть, шашки есть. Мне бы сто винтовок — можно это устроить?

Молчун глянул изумленно.

— Для чего тебе сто винтовок, Иван Мокич? — по его голосу комэск догадался, что винтовки — по крайней мере, в этот раз — он вряд ли получит. — С кем воевать собрался?

— Какой же эскадрон без оружия? Комиссара можете своего поставить, для порядка.

— И что будешь делать?

— Патриотический поход организую. В село Семеново-Изобильное, к примеру. Для пропаганды казачества и воспитания молодежи.

— А винтовки зачем?

— А какой казак без оружия?

Молчун вздохнул.

— Выбрось это из головы. Революция давно закончилась. Сейчас эскадроны частными лицами не создаются. А если кто такое учудит, то пойдет под суд. Но обещаю, что доложу наверх о твоём предложении.

Как и следовало ожидать, предложение не поддержали. Зато Семенову создали Фонд, название которому он придумал сам: «Шашка и подкова». В новом здании напротив парка выделили офис с приемной, табличкой «Семенов Иван Мокич» на двери и секретаршей Юлечкой — невысокой брюнеткой с аккуратной короткой стрижкой.