— Не бери в голову, сынок, — будто уловив его мысли, пошептал на ухо отец. — Если уж на такой уровень вызывают, то все твои недруги обкакаются, и никто против не вякнет… Теперь ты победитель! И все от тебя самого зависит… Так что, держись уверенно и посылай всех на три буквы…

Да, пожалуй, отец прав. Вот и вся тактика!

— Не всех, конечно, — поспешил уточнить отец. — Сам понимаешь…

Сергей едва заметно улыбнулся и кивнул. Люда, наконец, заправила галстук, отошла на шаг, оглядела.

— Серёжа, а теперь мне кажется, что тот цвет лучше подходил. — Слышишь?

— Что? — переспросил возвращающийся в обыденную реальность Ивлиев.

— Определённо, — кивнула Люда. — Тот цвет подходил лучше.

— Ну, и замечательно, — Ивлиев приобнял жену за плечи. — Только теперь лучше этот. Переодевать не буду.

— Дверь открылась, — послышался взволнованный шёпот Валентины Степановны. — Вышли двое, к подъезду идут… Такие рослые, как гренадеры!

— Да что ты шепчешь-то, мать? — усмехнулся стоявший у двери Дмитрий Петрович. — Как будто они тебя там услышат!

Валентина Степановна взглянула рассеянно.

— Волнительно как! — призналась она. — В Кремль на доклад! Может, и Сам там будет…

— Вполне может, — расхрабрился Ивлиев-старший, сам в прошлом сотрудник засекреченного КБ. — Что ж такого. Наш Серёжка сама знаешь…

Он многозначительно вскинул указательный палец к потолку, сделал энергичный вдох, но тут тщательно зарежимленные инструкции, всосавшиеся в кровь, несмотря на истекшие сроки давности, взяли свое и словесный поток иссяк, как будто чья-то жесткая рука закрыла кран.

— Понимать надо, — веско подытожил Дмитрий Петрович, строго глянув на жену.

— Да всё мы понимаем, — отмахнулась Валентина Степановна. — А всё же дух захватывает…

Она снова перешла на шёпот.

— Такие перспективы… Глядишь, квартиру побольше дадут…

— А вот бы дом, — сказала Люда, мечтательно поглаживая тугой округлый живот. — С верандой и окнами в пол.

Сергей Ивлиев тем временем успел озабоченно пройтись по квартире, высматривая что-то по всем углам, даже под стол и в шкаф заглянул. Искомое не обнаружилось. Ивлиев стоял посреди дальней комнаты, служившей молодым спальней, и выглядел растерянным. На лбу выступил пот.

Раздался звонок в дверь.

В квартире повисла мёртвая тишина. Все, включая кошку Дусю, уставились на Сергея.

— Портфель с докладом исчез, — сказал тот негромко.

— Что портфель? — недослышала Люда.

— Портфель пропал, — убитым тоном произнес муж. Про конспирацию, козни иностранных разведок и предательства, которые случаются часто, хотя их никогда не ждешь, ему уже объяснили. И в голове, вместо ожидаемых, закрутилось колесо совсем других событий: короткая поездка в Лефортовскую тюрьму, допрос с пристрастием и расстрел прямо в подвале, несмотря на мораторий…

— А! Так портфель у меня, — Дмитрий Петрович засуетился, метнулся сначала к сыну, потом к столу, заглянул под него, открыл шифоньер, суетливо выбежал на кухню.

«А может, и прямо здесь расстреляют, — подумал Сергей Дмитриевич и вытер лоб. — Кто их знает, какие у них правила…»

— Да вот же он, уже на выходе тебя дожидается! — радостно воскликнул отец.

И всё стронулось, Сергей решительно двинулся к выходу, Люда уточкой заковыляла следом, смахивая с его пиджака одной ей видимые пылинки.

— А если зайдёт разговор, ты про жилищные условия упомяни, не скромничай, — наставляла она на бегу. — И скажи, что я уже на шестом месяце — тогда и на ребеночка метраж посчитают…

«Какой ребеночек, какой метраж…» — в голове словно карусель крутилась, с которой сыпались листки с серьезными грифами и выцветшими чертежами, на которых нельзя было прочитать ни строчки…

Приняв в прихожей из рук отца портфель, Сергей провернул защёлку замка и открыл дверь.

— Добрый день, Сергей Дмитриевич, — стоявший в дверях человек в строгом темном костюме, с отменной армейской выправкой, и острым, как буравчик, взглядом, произнёс эту фразу неожиданно мягким бархатистым голосом — сочетание, удивившее молодого учёного.

Возле лифта, поглядывая то на лестницу, то на соседские квартиры, стояло его отражение, или брат-близнец: тоже в строгом, идеально сидящем костюме, тоже высокий и широкоплечий.

— Добрый день, — поздоровался Ивлиев, на всякий случай выпрямив спину и расправив плечи.

— Добрый! — улыбнулся «близнец». — Выдвигаемся?

Люда подалась было вперёд, очевидно, для объятий и поцелуев, да и родители явно ждали торжественной прощальной процедуры. Но спокойствие Ивлиева было, судя по всему, только внешним: его душа уже покинула родные стены и неслась по направлению к Кремлю. Он только молча кивнул и шагнул к лифту. Сзади раздался грохот падающих журналов и придушенный мяв Дуськи — она, видно, тоже нервничала и слишком сильным рывком когтей разрушила свой пьедестал. Но Ивлиеву это уже было все равно.

— По лестнице, если вы не против, — попросил «близнец» и первым двинулся по ступенькам. За ним пошел Ивлиев, а второй сопровождающий замыкал шествие. Или, точнее, строй.

Валентина Степановна украдкой перекрестила удаляющуюся спину Сергея, хотя прицелиться перстами было сложно, и получилось, что она благословила всех троих. Но ничего плохого, кроме хорошего, в этом никто не увидел.

На улице ярко светило жаркое солнце, брызгающий пылью порывистый ветер не приносил прохлады. Во дворе толклась обычная для полудня бибиревская публика: на детской площадке выгуливали отпрысков молодые мамы, в тенечке забивали козла пенсионеры и всегда свободные любители прохладной жизни, сновали в магазин, химчистку и ЖЭК домохозяйки или их порабощенные мужья, возвращались с занятий школьники, у гаражей на пустых ящиках устроилась неформальная молодежь с пивом и сигаретами… Появление Ивлиева, как бы зажатого между двумя специфического вида мужчинами, привлекло всеобщее внимание.

— Гля, очкарика повязали, — довольно громко сказал кто-то. — За что, интересно?

Разношерстное народонаселение пролетарского микрорайона с интересом наблюдало, как их невзрачный, тихий и совершенно никчемный сосед из непьющих-некурящих, в сопровождении двух характерных громил в штатском, проходит к чёрным, наглухо затонированным «Гелендвагенам» с государственными номерами крутейшей, состоящей из одних нолей, серии, возле которых ждали еще такие же тяжеловесы. Все быстро расселись по угловатым джипам, со зловещим лязгом захлопнулись двери.

— Да уж не за гоп-стоп! — веско сказал трижды судимый за грабежи и разбои Баян, сплевывая сквозь выбитый зуб. — Меня такие гоблины ни разу не принимали да на таких тачках не возили! Не иначе, как за шпионаж!

Заурчали двигатели, включились спрятанные под решётками воздухозаборников проблесковые маячки, и пара роскошных сверкающих лаком автомобилей мягко двинулась к выезду со двора, сопровождаемая недоумевающими, напряженными, заинтересованными и испуганными взглядами соседей.

В салоне было прохладно от кондиционера и сумрачно от тонировки, как будто за бортами («бронированными бортами» — подумал неискушенный Ивлиев), бесчинствовал, плюясь осенними листьями, октябрь или ноябрь. И здесь было тихо — все звуки, как и многое другое, пожалуй все! — осталось по ту сторону фюзеляжа. Сергея Дмитриевича посадили вперед, и он с любопытством осматривался по сторонам, удивляясь мягким кожаным сиденьям, аскетичной, как у грузовика, панели и тугим, как в самосвале, дверям.

— Полувоенная машина, — раздался голос сзади, как будто сопровождающий читал его мысли. — Здесь на первом месте не комфорт, а прочность и надежность!

— Понятно, — кивнул Сергей Дмитриевич, хотя так ничего и не понял.

— Меня зовут Юрий Борисович, — представился владелец армейской осанки и бархатистого дикторского голоса.

— Очень приятно, — ответил Ивлиев, с удивлением констатируя в себе нарастающее волнение.

«Что ж, вполне естественно, — привычно проанализировал учёный свои эмоции. — Во-первых, впервые еду на доклад в Кремль. Во-вторых, и это главное, сейчас определится дальнейшая перспектива проекта. И вся моя жизнь тоже…»