♦ Как я оцениваю свои взаимоотношения с отцом в детстве?
♦ Была ли я лишена отцовской любви?
♦ Ищу ли я – эмоционально – отца до сих пор?
♦ Позволяю ли я своему отцу иметь недостатки, слабости?
♦ Чего я ищу во взаимоотношениях с мужчинами – постоянного внимания, признания?
♦ Напоминают ли мои взаимоотношения с мужем взаимоотношения отца и матери?
♦ Добиваюсь ли я от мужа больше того, что он мне может дать?
♦ По каким причинам я злюсь на мужа?
♦ Не играю ли я роль маленькой девочки, которой муж должен дать все, а от нее не требовать ничего?
♦ Соревнуюсь ли я со своим мужем, пытаясь доказать свое превосходство над ним?
Когда я ответила себе на эти вопросы со всей честностью, на какую была способна, я поняла, что мой отец – всего лишь человек со своими слабостями и несовершенством. Он любил меня, но не умел выражать эту любовь так, как мне бы хотелось. А где же он мог научиться выражать ее, если в его семье тоже циркулировали правила ядовитой педагогики? Он – тоже дитя проблемной семьи. Система работает, вовлекая в свою орбиту многие поколения.
Почему же я хотела, чтобы у меня был необыкновенный отец без всяких недостатков? Мои ожидания были непропорциональны. Отец не любил меня так, как мне хотелось? Но он же любил меня по-своему! Он научился этому у своих родителей. Теперь моя очередь.
Судьба в наследство[1]
О том, как проблемы семейной системы могут передаваться из поколения в поколение, даже если кровнородственные узы отсутствуют, свидетельствует письмо Валентины, которое я комментировала для одного популярного журнала.
«Когда развелись мои родители, мне было двадцать лет. Прошло четыре года, а рана до сих пор болит. Обрушился мой мир, и нужно строить новый, как-то жить дальше. Все думано-передумано: причины, последствия… Но что это меняет? Дорого далась мне эта мудрость – все знать, все понимать.
Моего отца вырастила бабушка. Она прошла всю войну военврачом в действующих войсках. Была в плену, в концлагере. Как раньше относились к тем, кто был в плену, известно.
У нее не было будущего. И вот она усыновила мальчика, круглого сироту. Его отец пропал под Ельней, мать умерла. Он долго побирался, затем попал в детдом, где было немногим лучше, чем на улице. Там его бабушка и присмотрела.
Они могли стать крепкой семьей, два израненных человека, но не смогли. Я их хорошо представляю вместе – озлобленный мальчик и женщина, которой война и плен закрыли пути к нормальной жизни.
Папа под ее железным руководством вырос умным, талантливым, ироничным, но слабым и нерешительным. Потом алкоголь подмыл ум, унес талант, появилось уязвленное самолюбие, мелочность какая-то… И что совсем ужасно – радость торжества над чужой слабостью. Я столько раз все это наблюдала!
Моя мать – сирота, детдомовка. После детдома жила одна, хлебнула лиха. Она говорила, что выходила замуж, чтобы избавиться от одиночества, от сиротской бездомности. Бабушка этот брак одобрила, я думаю, потому, что привыкла иметь власть над близкими, и невестка-сирота ей подходила.
Родился внук, потом мама снова забеременела. Бабушка решила, что это лишнее: нет денег, проблемы с жильем. Она велела маме сделать аборт и, наверное, впервые получила твердый отказ.
Родить мать меня родила, но сказались нервотрепки – семь лет мы обе не вылезали из болезней. А кончилось все тем, что она целиком ушла в материнство, а отец – в пьянство. Семья держалась только мамиными усилиями. Она так хотела ее сохранить! Прощала, терпела, любила, жалела.
Родители отметили тридцать лет свадьбы – и тут „рвануло“. Отец решил уйти. У него все эти годы была другая женщина – жена его друга. Тот тяжело заболел, слег с параличом. Он был еще живой, когда отец перебрался в его дом. Я была в шоке: оказывается, и такое в этой жизни возможно!
В последнюю ночь перед тем, как отец окончательно от нас ушел, мы просидели с мамой без сна на одной кровати. Отец пьяно буянил в соседней комнате. Было очень страшно. Мама плакала и говорила, говорила и плакала.
После развода бабушку отец оставил с нами. Она его вырастила, дала образование, по-своему любила, а ее отбросили, как что-то ненужное. И все это происходило не в каком-то мексиканском сериале, а в моей собственной семье, в моей жизни.
Три года мать со мной разговаривала практически об одном и том же: об отцовском предательстве, о своей загубленной жизни. Но, похоже, и в этой истории больше всех досталось мне.
Я не могу простить того, что со мной сделали родители. Мать – очень больной человек. Я привыкла в детстве просыпаться от маминых криков и стонов и оказывать ей помощь. Когда мне было четырнадцать лет, она особенно тяжело заболела. Врачи сказали, что больше пяти лет она не проживет. Мать почти ничего не могла делать руками, даже причесываться. Я решила, что эти пять лет у меня не будет никаких личных интересов, мама будет моей жизнью.
И все у нас с ней получилось. Здоровье ее поправилось. И тут – этот тяжелый развод. И опять она привычно оперлась на мое плечо.
Я думала, что я сильная, но ошиблась. Эта ноша оказалась слишком тяжелой. Мать без разбора вываливала на меня все – боль, обиды, гнев, какие-то глубоко личные подробности. Это слишком, слишком!
Обрушился мой мир. Мама всегда говорила, что нужно любить, что любовь созидает, нужно верить, а недоверие унижает и убивает любовь. Я считала, что так и есть, как она говорит. И вот выяснилось, что ничего она не построила своей любовью. Как мне с этим жить? Об этом она, наверное, не подумала.
Меня спасла работа. То, что я делала, связано с рисованием. И еще руками надо мастерить. Работа требует внимания и увлеченности. Это меня и вытащило из пропасти.
Я борюсь, теперь уже за себя. Но иногда мне кажется, что у меня нет больше сил. Нет свежести чувств. У меня нет парня – больше трех недель со мной никто не выдерживает, нет и близких подруг. Иногда мне кажется, что я старше моей матери, дальновиднее и холоднее.
Иногда я злюсь на нее за все это, но чаще мне ее жалко. Мы стали чаще ругаться, и я не могу больше бесконечно уступать и утешать. Мне сейчас очень тяжело, такая пустота внутри. Смогу ли я кого-нибудь полюбить? Любить – значит отдавать, а мне сейчас нечего отдать. Могу поделиться болью и обидой, а это добро никому не нужно».
О чем это письмо? О страдании – долгом, непрекращающемся, передающимся из поколения в поколение. Страдала бабушка – израненный войной и всей жизнью человек. Страдали отец и мать Валентины – от сиротства и одиночества. Затем Валя и мать – от долгих болезней. А каково ребенку в детстве просыпаться «от маминых стонов и криков»! Но как будто всего этого было мало – и вот еще одно горе: отец покинул семью.
Если бы мы больше знали о родословной Валентины, то наверняка нашли бы страдальцев и в более отдаленных поколениях.
Прогноз на будущее таков: если Валентина не залечит свои душевные раны, то ее дети понесут страдание дальше. Судьбы наследуются. Родительская семья – фундамент будущей жизни. Вряд ли передача страдания из поколения в поколение происходит генетическим путем. Бабушка Валентины подтверждает этот вывод. Властная, несчастливая, она заняла свое место в цепи внутрисемейных проблем, не будучи кровной родственницей.
Страдание передается скорее по психологическим законам, через атмосферу в семье, и в этом я вижу основание для оптимизма. Гены мы изменить не можем, а среду – можно попробовать.
Когда в родительской семье так много горя, как было в семье Валентины, ребенок инстинктивно ищет способ выжить, принимая на себя разные роли. Роль страдалицы тоже годится для выживания. Как это ни парадоксально, но возможно, что, когда девочкой Валя «не вылезала из болезней», именно это и помогло ей выжить. В детстве роль страдалицы (частые болезни – вариант этой роли) помогает ребенку получить любовь, внимание взрослых. Для детей из трудных семей, детей, вечно голодных на любовь близких, добиться внимания любой ценой – сверхважная задача. Внимание – это жизнь. Заброшенность – гибель.
