В один прекрасный день я сидел с военным комендантом на верхней передней галерее моего жилища, когда почтенный араб с немногочисленной «свитой» — свита в Ост-Индии так же обязательна, как одеяние, — вошел в ограду. Один из полицейских стражей, стоявших внизу на часах, доложил о прибытии анаходы шейха шарифа Алгабаши, капитана корабля, только что прибывшего на рейд. Араб поднялся наверх, отвесил свой сламат[22] и протянул мне судовые документы. Я просмотрел бумаги, сказал ему, сколько он должен внести пошлины, и спросил о цене прамедани…

Не знаю, правильно ли я написал это слово. Вероятно, оно арабское, и я пишу его так, как оно мне запомнилось на слух…

Тридцать лет! И после описываемого случая я никогда больше не встречал ни этого предмета, ни обозначающего его слова.

Пусть знаток определит, правильно ли я назвал и описал этот ковер. Так вот, прамедани — это коврик из шерсти особого сорта, называемого нами смирнским, но значительно грубее. Такой коврик употребляется мусульманами во время утренних и вечерних молитв. Он служит им также при ритуальных омовениях на берегу реки. Так же как и четки, он составляет часть ритуальных принадлежностей правоверного, и очень часто его кладут в могилу вместе с покойником или же накрывают им мертвеца. Чем более потрепан такой коврик, тем для покойника лучше. Коврик играет роль как бы истекшего сроком векселя, который предъявляют к уплате пророку: «за столько-то предоставленных вашей святости доказательств благочестия».

Но когда такой коврик еще новый, ему можно дать и отличное мирское назначение. Его можно положить перед кроватью или диваном, или под письменный стол. Мой приятель, военный комендант, давно просил раздобыть ему при случае пару таких ковриков. Я заказал три-четыре штуки и для себя. Шейх шариф ушел, а спустя несколько часов матрос принес мне узел и оставил его в углу передней галереи.

Вскоре явился другой араб, так же пышно одетый, в сопровождении свиты и такой же степенный, как и первый. Назовем его шейх Авал бин Айдрусси эль Маскат. В сильном возбуждении он стал мне рассказывать, что его товарищ шейх шариф — пройдоха, узурпатор, бунтовщик, фальшивый анахода. По словам шейха Авала, он, Авал, является и капитаном, и собственником корабля, и законным владельцем груза. Он обстоятельно, но довольно путанно рассказал о мятеже, будто бы разыгравшемся на корабле, в результате которого он противозаконно был лишен своего звания и товаров. Во время рассказа взор его упал на узел с прамедани. Мой приятель, комендант, распаковал его и любовался цветами на ковриках. Грубость ткани не портила узора. Грубо подстриженная шерсть была так густа!

— Не платите за них мошеннику шейху тарифу, мейнхер! Он собака, шельма, вор! Да проклянет господь бог его отца, и деда, и прадеда! Ради бога, мейнхер, не платите за эти прамедани бессовестному шейху шарифу!

Я созвал суд. Это значит, что я сел за письменный стол и открыл заседание в полном одиночестве. Так как истец и ответчик были чужеземцы, то данное дело не подлежало юрисдикции совета раппат, в котором заседали вожди Натальской провинции. Шейх шариф Алга-баши и шейх Авал бин Айдрусси эль Маскат хорошо рассчитали. Они были предоставлены моей одинокой мудрости, а могли, пожалуй, попасть и в худшее положение.

Ох, эта молодость! Эта простосердечная, славная молодость! Разве можно было предвидеть, что когда-нибудь придется делить ребенка между двумя арабами?

А какую ошибку допустил наш Ваутер[23], не правда ли, не уделив должного внимания «суду Соломона»! Кто может поручиться, что ему не придется когда-нибудь также делить ребенка между двумя арабами?

Я сказал «ребенка» лишь из желания сохранить местный колорит Соломоновой мудрости. Мне пришлось иметь дело с прамедани. Соломону было чертовски легко судить, ибо распознать мать гораздо проще, чем анаходу. И еще вдобавок человеку, который имел столь широкие возможности упражняться в познании женского пола! Я же с трудом мог отличить араба от клингалеза[24], не говоря уже об огромной разнице в доходах миропомазанных еврейских фэторов и какого-нибудь бедного князька провинции Наталь. В сущности я имел полное право быть менее мудрым, чем Соломон, но верно и то, что я приложил много стараний к тому, чтобы не осуществлять это право. У меня, например, не было придворного живописца, о чем можно пожалеть, ибо подходящая картина в этом деле была бы весьма уместна. В таком случае новое поколение Ваутера могло бы написать красками «Первый суд Мультатули». Могли бы выйти в свет и гравюры с изображением этой сцены. У обоих шейхов были бы бороды, за которыми я мог бы спрятать свою тщедушную фигуру и брови, которые посрамили бы мою бородку. Затем кафтан, широкие шаровары, тюрбан и прочие аксессуары, точь-в-точь как у патриарха Иакова. О, они имели такой почтенный вид. А я…

Я обливался потом. Не торопись сказать, читатель, что я ненаходчив. Я хотел бы тебя увидеть между двух сынов Измаила, орущих, проклинающих, божащихся, сквернословящих…

А свидетели! Половина экипажа стояла за шейха шарифа. Другая половина клялась богом и пророком, что подлинный капитан шейх Авал.

Ибо я сделал то, что, по-видимому, упустил сделать библейский Соломон: я вызвал свидетелей.

Но это не помогло мне. Обилие пролитого ими света повергло меня в кромешную тьму.

Судовые документы? Они столь же мало помогли раскрытию истины. Пачкотня и путаница.

Я вел судебное следствие все следующее утро, и мне было стыдно перед натальским туанку[25], высшим представителем местной власти, перед которым мне очень хотелось выставить в выгодном свете свою проницательность. Он, как и некоторые другие представители местной власти, тоже заказал и получил несколько прамедани, так что счет за поставленные коврики выражался уже в солидной сумме. Туанку пришел ко мне с визитом как раз в тот момент, когда я, утомленный бесплодным следствием, терял последние остатки мужества.

И вдруг меня осенило. Я отослал свидетелей и обратился с цветистой речью к обоим арабам, которые, казалось, хотели горящими взорами исторгнуть у меня решение.

— Шейх шариф Алгабаши, сколько прамедани ты доставил и сколько стоят эти прамедани?

Он назвал сумму.

— Шейх Авал бин Айдрусси эль Маскат, сколько прамедани ты доставил и что они стоят?

Шейх Авал также назвал сумму, которую он требовал.

— Я говорю тебе, шейх шариф Алгабаши, что ты бесстыжий человек, навлекающий позор на голову своего отца. Много ли еще таких людей в великой стране Абиссинии? Позор стране Абиссинии! А тебе, шейх Авал бин Айдрусси эль Маскат, я говорю, что ты плохо воспитан и у тебя манеры человека, который… не знает правил обхождения. Да, ты грубый человек. Твоя мать должна быть удручена тобою, стыдиться за тебя должна она. Разве так ведут себя в таком краю, как Маскат? Нет, это великий позор для страны Маскат.

Что вы сделали оба? Вы плывете на корабле с товарами. Это хорошо. Так поступил и Синдбад, и он стал богатым человеком, потому что он… понимал обхождение. Но у вас нет никаких манер. Вы помрете, как псы без хозяина. Это говорю вам я.

Когда я отправляюсь в путешествие, в морское плавание и занимаюсь торговлей, как поступаю я? Я вежлив и обходителен. Когда я приезжаю в Маскат, что делаю я? Я приветствую султана, я делаю ему подарок. А что я делаю, когда приезжаю в Магдалу? Я склоняюсь перед негусом и подношу ему дары. Вот это манеры человека, который странствует, ездит по морям, ведет торговлю и… знает надлежащее обхождение.

Но у тебя, шейх шариф Алгабаши, и у тебя, шейх Авал бин Айдрусси эль Маскат, нет хороших манер. Ты, шариф, рожден погонять упрямых ослов. Ты, Авал, заслуживаешь того, чтобы тебя лягал бешеный верблюд.

Я командор Наталя, а вы вели себя со мною так, словно я самый ничтожный человек. Этот господин — комендант Большого форта[26], который вы, наверное, видели, когда плыли по реке, — тоже не простой человек. Он малайский вождь и, следовательно, знатный человек. Он господин туанку всей страны Наталь. И те дату, которым вы прислали ваши прамедани, все они особы с весом и в почете в этой стране.