— Увидимся в отеле! — весело крикнула она им.

— Что случилось? — спросил Питер, наклоняясь к Фионе. — Ты все время молчишь.

— Разве? Я задумалась. — Ее мысли были с Камероном, в далекой и прекрасной долине Глен-Тримор.

Питер пребывал в приподнятом настроении и желал, чтобы всем было хорошо. Когда они приехали в отель, он сразу же с видом собственника повел Фиону танцевать.

Она просто не верила своему счастью, когда Камерон подошел к ней пригласить ее на свой первый танец, и ее глаза засияли как звезды. «Он услышит биение моего сердца, — подумала она, — но это не важно».

— Вы счастливы? — спросил он.

Фиона подняла на него глаза и улыбнулась:

— Бесконечно!

Это ее жизнь, подумал он. Для этого она рождена! Эта изнеженная, полная удовольствий жизнь, к которой Фиона привыкла.

Танец закончился, и Питер Форбес пригласил ее на вальс. Все еще задыхающаяся, Фиона снова прошлась по залу в вальсе, заметив, что Камерон стоит у колоны и, сдвинув брови, наблюдает за ней.

Ее постоянно приглашали. Партнер за партнером ангажировали ее, но Камерон больше ни разу не подошел. Она видела, как он сидел, разговаривая с Элизой и высоким седым мужчиной, которого Элиза представила ей в начале вечера как Билла Мензиеса, но больше не танцевал, и, когда все собрались маленькой группой вокруг заказанных столиков, чтобы попрощаться, он по-прежнему оставался рядом с хозяйкой.

Элиза пригласила всех к себе на чашку чая, но Камерон отказался, сославшись на то, что его отель находится совсем рядом, а рано утром ему надо ехать в Тримор.

Фиона с трудом удержалась, чтобы не крикнуть ему, чтобы он взял ее с собой, увез в это долгое романтическое путешествие через горы в глубину долины, ставшей для нее домом.

Но крик ее души остался незамеченным, ибо Айэн видел перед собой восхитительную, радостную девушку, танцевавшую в летящем шифоновом платье, видел сияние ее глаз, какого он не видел прежде, и пришел к выводу, что она действительно наконец совершенно счастлива. Все разговоры о Триморе, расспросы о жизни в долине были не более чем простая вежливость! А он был глупцом, придавшим слишком большое значение светской учтивости!

Камерон поспешил откланяться, ослепленный внезапным желанием никого больше не видеть, даже Элизу, хотя все же заставил себя произнести несколько вежливых слов на прощание.

Финлей Давиот ни разу не заговорил с ним, не считая короткого приветствия при встрече, но оказался рядом с Фионой, когда Камерон подошел к ней попрощаться.

— Итак, Камерон, — сказал он, — отбываете в родные края? Я видел, как вы танцевали с моей дочерью, так что, полагаю, ваша нога не причиняет вам слишком большого беспокойства?

— Сейчас упражнения для нее лучше всего, — учтиво отозвался Камерон. — Может, не совсем такие, но вечер был очень приятным. — Он повернулся к Фионе: — Надеюсь, вам он также доставил удовольствие, мисс Давиот?

— Огромное! — Глаза Фионы по-прежнему сияли, хотя они и прощались на целых две недели. — Я обожаю танцы.

Он повернулся, скрывая улыбку, извинился перед Питером и Элизой и, выйдя в холодную, дождливую ночь, быстро зашагал по пустым улицам, как если бы намеревался найти то, что, как он знал, ему все равно не найти.

Он гулял по городу часа два, чувствуя, как растет боль в натруженной раненой ноге, но даже радовался этому, радовался, что физические страдания заглушают сверлящую боль, давно бередившую ему душу.

Глава 11

Поезд, доставивший их в Тримор, был скорым, но Фионе показалось, что никогда еще в жизни она не совершала столь длительной поездки. А когда увидела легкую струйку дыма над единственной трубой «Гера», словно вывешенный в знак приветствия флаг, подумала: «Я вернулась домой».

Элисон объявила, что особых новостей нет. Все шло своим чередом, как всегда. Рыба ловилась отменно, и, слава богу, снег пока еще не выпал.

— Мы встретили Камерона в Эдинбурге, — сообщила ей Фиона, чувствуя острое желание поговорить о нем. — Он ездил по делам в суд, а потом заехал к Форбесам.

— Да, — кивнула Элисон, — он говорил мне об этом, но эта прогулка не пошла на пользу его ноге. Вчера мне пришлось послать за доктором Стюартом, несмотря на все его протесты. Он перетрудил ногу и теперь расплачивается за свою поспешность!

— Это серьезно, Элисон? — забеспокоилась Фиона. — Он и в самом деле сделал себе хуже?

— Да нет, просто Айэн ни в чем не знает меры. Он валил в лесу деревья, чтобы построить новый загон для овец, и таскал на себе бревна до самой фермы! Это чистое сумасшествие!

Утомленная дорогой Фиона спала очень крепко, расслабившись от чувства покоя, которое охватывает человека, вернувшегося домой. А наутро взяла у Элисон список покупок и собралась идти в деревню. Но влекомая непреодолимым желанием увидеть Камерона, сразу же очутилась на знакомой дороге, ведущей к ферме.

Дверь на кухню стояла открытой, Камерон был там и готовил еду. На плите кипел суп, а он чистил картофель у раковины.

Камерон показался ей еще более худым, чем в последний раз, когда она видела его в Эдинбурге.

— Так, значит, вы вернулись, — сказал он, вытирая руки о грубое полотенце, висевшее за дверью. — Я слышал, что в «Триморе» устраивается грандиозный бал и вы привезли с собой большую компанию.

— Вы правы насчет бала, — ответила Фиона, с трудом узнавая собственный голос, — но мы приехали одни. Элиза прибудет сегодня днем, а остальные — позже. На самом деле бал не будет таким уж грандиозным.

Он улыбнулся:

— Не то что в Эдинбурге, но все равно это, так сказать, компенсация.

Фиона не понимала его настроения, она не могла сказать ему, как мало значит для нее предстоящее веселье, ибо он неожиданно захлопнул перед ней дверь в мир, которому принадлежал.

— Зачем вы пришли? — резко спросил Камерон, встав у двери в гостиную, как если бы хотел преградить ей путь.

— Я пришла, потому что… — Ее голос надломился, когда она посмотрела в его суровое лицо и его глаза, больше не серо-голубые, как вечернее небо, а мрачные, словно надвигающиеся за окном тучи.

— Чего ты хочешь? — резко спросил он, вспомнив о последнем визите Элизы на ферму. — Любовного приключения, чтобы провести время? — С этими словами он притянул Фиону к себе и страстно поцеловал, его губы оставались жесткими и безжалостными, его руки словно хотели сплющить ее в железном объятии, в котором не было и намека на нежность. — Для чего все это? Чтобы скрасить скуку жизни в Триморе и хоть немного компенсировать то, что ты оставила в Эдинбурге?

Раздавленная, оскорбленная его грубостью, Фиона застыла в его объятиях, ощущая сумасшедшее биение сердца, готового вот-вот оборваться. Затем она осознала, что он разжал руки и выпустил ее из объятий и, повернувшись к двери, невидящим взором уставился в горы.