– Он ко мне в прошлый четверг приходил. Тоже высказался. Говорит: «Ничего такого не было бы плохого, если взять Кузгорода и выкинуть». А Валисас конечно – выдал номер – растревожил спокойствие. Я слышал. Но меня долго не было в городе, и подробностей не знаю.

– Подробности будут. А в общей картине происходящего, если в профиль смотреть, – вид не очень, признаться. Вид сверху, если смотреть (как говорил Щикин), – помягче выходит. А если вместе – хочется набить коробку ватой и удалится.

И для того, чтобы впоследствии понять подробности этого происшествия, а там, вероятнее всего, провести параллель, нам следует, преждевременно, позаботится о том, чтобы и подробности самих подробностей тоже никуда не сгинули. Но для начала, так сказать, для предисловия, нам необходимо разъяснить теперь кое-что не только в них самих, но и в общем контексте происходящего, чтобы появилась возможность подробности с общим совокупить. А то нельзя будет ничего закончить самостоятельно, многие вещи невзначай разбредутся, следовательно, появится сомнение – стоило ли начинать? А коль мы уже начали и пошли вперед, то будем определять это не только мимоходом и по касательной, а в самой сердцевине.

– Разумеется. И так лучше будет. Разберем это происшествие во всех тонкостях и во всех швах. Продолжайте. Продолжайте тем же Макаром гнуть свою линию, как начали. Я в детстве тоже, бывало, брал в руки какую-нибудь линию и гнул Макара. Вроде прочно, не ломается, а нацелишься его серьезно гнуть – ускользнет до набережной. Тут же подойдет сбоку Амитеич с собакой, за ним Франц Гюргер тоже обязательно подойдет, затем кто-нибудь еще. И вот нацелишься вместе ее собаку гнуть, а управиться все равно нельзя. Не соединяются «подробности» с «общим».

Итак...

1

– Итак, как известно, во второй день Холомрока Ботомбота или в чешуйчатый перевертыш тумбы времени, как составляющей первой стадии Сатунчаковского провала – а сам Сатунчаковский провал (правильно – Черзменский) – первый акт начальной доли Хвита Хавота, – дни идут зараз. Или, как говорит Машмотита, – дни «не идут, а собираются… хи…хи…» Если без «хи…хи.», но тоже просто – горы стоят острием вниз, а в небе дырка. Стало быть, можно вполне убедиться, прочищая этот вопрос, что когда Валисас Валундрик идет в это время или кто-то еще идет, то в самой ипостаси шаблона общей мысли и если без губной помады и прочих аминокислот, то Валисас – проекция, Замащенная – узел проекции, путь – тезис, конь – антитезис. Так? И сомнений не вызывает. Или, говоря формально, чтобы после не приставали и не требовали разъяснений, – «вечнозеленый утес» или «один пирог» или «не поезд». И хотя Машмотита употребляет разные смешные фразы, вроде «как червячок на веревочке» или «как тучка умножилась» или другие словечки, Шестикос Валунд сразу резонно кричит: «Червяка не за что вешать, дура!» И он прав. Так и здесь. Если долго смотреть на то, как Валисас идет по Замащенной и ведет за собой коня, можно так же закричать: «Не куда!»

– Согласен с вами. Всяческие «хи, хи», да неточности всякие, ни к чему хорошему не приведут.

– Совершенно верно. А, что касаемо самой поездной сути Сатунчаковской Пустоши (о ней ниже), то Сатунчаковская Пустошь уже сама по себе исключает такое появление Валисаса даже в подростковом возрасте, не то, чтобы теперь. А здесь, вдруг, во всесторонней самоизоляции появлений и под спудом прошлых воспоминаний о запрещенности появляться «где попало и в чем попало», случился сбой и Валисас – появился. И вот именно тогда, когда случился сбой, начался тогда и гуд, какой еще не слыхивали, и не от поезда он начался, и, безусловно, не случайно – ведь «что не едет, то не едет», – а начался этот гуд от неизвестного. Ну, а за гудом, как известно, случается зуд, за зудом в мозжечке блеск, блеск и в пойме. «Началось!» – сказал тогда Периптик-летописец, записывая это происшествие.

Итак, для того, чтобы уяснить для себя самые важные, основополагающие моменты общности данного положения, давайте теперь подведем небольшую, но жирную черту под вышесказанным, чтобы обозначить данный инцидент в его начале, и посмотреть, что имеем?

– Что?

– А имеем мы следующее.

В день Холомбока Боломбота на Замащеной улице появился Валисас, и вид у него невозможный. К тому же – пьян. Одно уже это – фраппирует. Шляпа на нем тоже аргумент сильный, и похожа она на площадь; на площади – стог сена, на сене – аист, а сзади конь. И, если перевести увиденное в звуковой формат, то получится: «шамк, шамк» по тротуару, «иго-го» – конь, и цоканье копыт. Тогда Мизинтроп сразу поворачивает за угол, чтобы не стать участником, «щур» берет «щуриху» за постромки, Пепитрик-летописец останавливается на полуслове, потому, что после «такого» увиденного, не только штаны перепутать можно, но и запад от востока не отличишь. И, каламбур этот, надо сказать, довольно скоро распространился повсюду и закончился не скоро – «критический минус» – пояснил билетер. Связей тогда тоже практически никаких не бывает. И только тогда, обязательно и безусловно, действие «шел», как общая проволочка прикосновений к правильности настоящего момента, начинает вычищать себя еще больше, и тогда Мазундор Постомон оказывается выше ростом, чем вчера был, зовется тогда Вогроном Поримским, а никаким не Постомоном, и другого пола. Заметьте эту особенность. Другого «паркета». Очень много тогда из привычных положений в корне переменивается – розы начинают бледнеть и куксится, и трамваи едут без направлений. Мало того, каждый сколько-нибудь приличный вид или заоконный пейзаж имеют основания двоится и растекаться в подворотни, и поделать с этим ничего нельзя. И можно, безусловно, спросить несведущему – «какое нам будет от этого «началось» особенное неудобство, если всегда получается так, что какие не примеривай застежки, и какие не нахлобучивай фижмы, все равно лужи такие, что сам момент происшествия суше не станет?» Но на самом деле неудобства есть. Все вокруг перепутывается, и никого не сыщешь! Аманка Варда, и та даже, хотя говорит не часто и не всегда говорит то, что слышат, и та, в основном, говорит не «шел», а «пчел», и не «идет», а «преисполнен надежды». «Пчел» – увеличительное иносказательное в удивительном наклонении действия «шел» с головой вперед, ходьба – ходьбой, противоположенность – противоположенностью. А, что касаемо всего остального, то все остальное лишь от ходьбы насущной, – без причины, куда занесет, без трапов, мостов, подиумов, и, если простым шагом, то не остановится. Но, даже в сложном переборе с рыбьем хвостом внизу, тоже не далеко уплыть можно! Роту только обещает разобраться в хитросплетениях, только намеревается разъяснить подоплеку связей – да махнет, бывало, рукой – «сделать глубину помельче, чтобы и плыть и ходить одновременно можно было и ничего не потерять – очень сложно» – говорит он шутя. И только «посторонним» такие неудобства просты и не обязательно интересуют. А тут – надо. Да и возраст Аманки Варты детский, а зуд ошибочный – глупа еще. И, вот именно отсюда, таким манером, и определяется в первую долю Хвита Хавота паническое постоянство. И, вот тут, как раз Кузгород Амитеич появляется.

– Постойте, дайте сообразить – вы очень быстро говорите, и я не успеваю понять. Значит, Валисас пошел по Замащенной во второй день Холомбока Боломбота в таком виде и никто, значит, даже не намекнул ему о последствиях?

– Именно так.

– Но, как сами улицы пустили его по себе пройтись?

– В том и дело, что «дали». Ведь и на них тоже данные закономерности распространяются. И, мало того, надо еще раз сказать и говорить неустанно: разная сволочь связей в Сатунчаковскую Пустошь, под насущным разворотом связей Роту и ввиду его склочного характера, самого Роту не вмещает. Он на каникулах. Сейчас он много чего боится, много от чего «не в силах», и вечно закрывает дверь. И представьте себе – «что» тогда вообще может произойти, и не только с улицами! И вы, хочете, наверное, спросить: «как это так, «самого себя не вмещает» и «боится»?