– Конечно – вижу.

– Но оставим на минутку Шестикоса в покое, потому что и мне, в конце концов, самому хочется высказать, что я чувствую в эти критические ситуативные моменты. Я ведь говорю не для того только, чтобы в подробностях освещать события – но и сам иногда учусь обобщать. Если в иные связи научится вдумываться правильно («клипса» – чудьненько!), то все правильно будет и в догадках. Иногда лежишь в коробке и даже не мечтаешь, что тебя наденут. А тут – целая солодонная балясина в сиропе, целый шевропараноидный консилиум разбирательств. И «что такое» на самом деле все это значит? В чем заключаться стала «революционность» данных мыслей Шестикоса?

– Да, вот – в чем?

– Я поясню

14

– Вывели на свет, к примеру, связь «чуб» (от «зажимок плоских» и «предостаточно»), а получилась – «полено»! Чего теперь-то ждать? Каждый знает, чем кончилось в прошлый раз, знает, с чего началось и теперь. Но во все времена, даже, это значило, что всегда посыпалась Фарватерная песочком, даже тогда, когда посыпали ее пеплом. Не тем ли от водопада углем? То есть, казалось, самая обыкновенная повседневность, хорошо всем известная и не вмещающая в себя никаких эврик в помине и ничего более. Фарватерная хотя и похожа на ипподром по дуге окружности – понятно – все это можно увидеть только с большой высоты, а по дороге идя, вроде и нет на ней ничего такого, чтобы можно было сказать – ипподром. Но, если присмотреться вдвугорядь и на другие за ней улицы и все пейзажи вокруг сосчитать, да послушать Валундра по внимательнее, ведь получится так, что и о них можно сказать практически то же самое! И есть во всех них что-то такое, что на ипподром похоже! С лентами, Монкой Спирдячной и аплодисментами! И вот теперь – вдруг замешалась повсюду эврика!

«Ах, вот что! – сказал тогда Сервинт Попран, сидя у себя в креслах и удивленный прилетевшей к нему в ум птице. Он сидел тогда дома, но все слышал издалека превосходно. Затем, когда птица вылетела из головы, пошел искать ее в кухню, чтобы поймать.

«Поскольку, это только, так принято думать – что существуют какие-то там ипподромы и ленты – кричал Шестикос невероятно громко, – ничего подобного! Самая обыкновенная дорога – с кустами! И только, так числится, что развлечения и прочие разминки в виде отдохновения от слишком назойливой действительности и с целой вереницей соучастников и наблюдателей во всем этом, это какая-то там новая «филькина грамота», как грамматика, или еще одно «факельное шествие», как поцелуй!»

«Но если есть «пепел», значит, есть «ветер»!» – выкрикнул в полной тишине, а листья с кристофера начали осыпаться.

Вот в чем стал заключаться смысл!

– ...!!!

И Роту, подходя к ипподрому, вполне мог все это слышать! О – ужас! Я даже представить себе это «мог слышать» боюсь! И прежде чем узнать, что произошло после всего этого дальше, расшифруем под конец иносказательность подобных реплик (я постараюсь по возможности коротко). То есть, какими были на самом деле истинные выводы и убеждения?

1. Не смотря на то, что день выдался субботний, и независимо от перехода с третьего Куськиного провала в Дульского проем, как второй стадии Хвита Хавотской Параллели, – день этот все-таки оказался «простым», и застежки не обязательно следует носить сатунчаковские, и сами ведра тоже, безусловно, можно снимать, и в переулке показываться не только на лошади, но и на коне.

2. Площади, если успевают построить в такой день, тоже достаточно широкими бывают, и с высокими зданиями, как теперь. Потому забираться на них может, кто хочет.

3. В пироги добавляется больше теста, в соль перца, и никто иной, как Монторан Тырдычный в такие дни, наверстывает упущенное (то есть, получается так, что какими бы чудовищными происшествия ни были, правильных выводов все равно никто не сделает, и они повторятся).

4. Никого дословно не жгут – ни на магистралях ввиду столбов, ни на столбах ввиду хорошего настроения. А все только – кажется. (Аксиома)

5. Слова и связи выдумываются заново, пишутся одинаково, а значат – разное.

6. Чирстон Трифполепный и Легоград Ближний в такие дни ходят по улице оба в одном ведре – для смеху – и ничего не говорят, кроме: «Ай, да Шестикос Валундр! Какие вопросы закаблучил ! Ай, да хрен моржовый!»

7. Шинкина лавка и заблуждения Мизинтропа на букву «М» стоят в одном ряду, близ трапофологических данных Шавромановой пасудины, и общих закономерностей «не обобшать» (Море близко, море дальне, ноо какая нам забота, если дом стоит хрустальный и не мучает икота) И т.д.

Словом – ноги следует обувать в обувь только в том случае, когда дорога идет мимо коксового завода. А «черная» и самая важная, глубинная суть подобных высказываний заключаться стала в «дуальности», то есть – в ее отсутствии – на что и намекал Шестикос Валундр. Именно на это и обратил он свое пристальное внимание.

«Заметьте» – сказал напоследок он. «Есть – нет»; «черное – белое»; «песочек – пепелочек»; «птичка – тачка». Но ведь случаются и «зеленые галошницы»!

«Правду сказал!»

«Есть!»

«Но кто видел – желтую! – спросил он вдохновенно. Никто!» И добавил:

«Это только «так» становится привычно видеть, что у Селодона Брыкина вечно заходит за ерипень колоду каждая бытовая ерипень история и ни за что не желает он отвечать! На самом деле – отвечать будет и даже за то, чего не делал! Потому, сам настоящий виновник любого происшествия, сам повар или истопник, окажется всегда в тени, назовется посудомойкой или кочегаром, ни в чем не будет виноват в принципе, и глубоко спрячется вовнутрь события, и вопрос «где искать?» останется навсегда закрытым! Где видано, чтобы тот, кто является машинистом и стрелочником одновременно, к водопаду ходил? «Кто он? Где поезд? Кто я?» – на эти вопросы так же в таких случаях положено отвечать: «Не принципиально. И можно утрировать».

15

– И, казалось бы, все на этом – подвел черту, тем более, что Селодон Брыкин, услыхав о себе такие подробности, упал в обморок. Но здесь опять наступило молчание, но несколько погромче, чем в прошлый раз. И тогда, первым, кто возразил на такую неслыханную дерзость, был сам Шестикос Валундр. Собирая разбросанные вокруг себя листы, которые, прочитав, разбрасывал во время речи, он вдруг на минуту опомнился, изменился в лице, шагнул в сторону, но затем вдруг опять вернулся назад в свое исходное положение. Затем начал сам с собой бороться. И эту борьбу мнений или «преодоление сомнений в самом себе» хорошо было видно отовсюду, со всех трибун. Впоследствии о ней была даже написана полномасштабная статья в вечерней газете, под заголовком: «Дуальность внутри Шестикоса», где в полный рост просматривалась тема аскетизма.

Первый прием (без привлечения Телеграфа) был с захватом руки через лопатку и с перехватом ноги за плечо. Затем левая нога выставилась вперед, а вторая стала опорной. Послышался хруст и крик, но соперник изловчился и начал изворотливо протекать туловищем сквозь пальцы, вывернулся окончательно в исходное положение и, отступив на два шага назад, облокотился на возражения. Судья дал свисток. Дальше, закинув руку за шею, был захват затылка левой рукой и переброс туловища на колено – вторая нога ушла чуть влево, а третья стала опорной. Судья дал свисток. Затем, чтобы больше не попадаться на этот прием (без привлечения Телеграфа) изменил тактику и решил на возражения больше не попадаться. Началась погоня. Бежали достаточно быстро, – сначала по Сервяжной улице, после по Кацуской, пробежали мимо Роту, не торопливо идущего на площади, затем выбежали на берег и – вернулись на ипподром.

Но ведь так было всегда – себе вчерашнему противоречит сам сегодняшний. Но вот когда они вдруг вместе встречаются, да еще в «такой» не совсем обычной обстановке, тогда пишущий или читающий начинает бросаться не только настольными предметами, но и принятыми постулатами тоже.

И когда Роту пришел, в конце концов, в этот раз на ипподром и хотел достать на ходу трико, то застал одну только уборщицу. Она лазила между рядов и, завидев черта, чтобы он ее не взял, сама напала: «Чего надо? Сейчас из ведра плесну».