- Отрава - авторитетно заявил он.- Уж лучше б сразу мышьяк сыпали. Не растягивали удовольствие. Вот помню в наши времена - председатель общества трезвости мечтательно прищурил глаза - агдам, три семерки, Солнцедар за рубь восемьдесят. Одни названия и все играет. Забежишь после работы в магазин, врубишь где-нибудь за ящиками, чтоб никто не видел и хорошо и здорово и слюна во рту вкусная. А теперь - Иван Семенович печально махнул рукой - Одна язва и с тобой живет и желудок рвет. А бутылку ты, Запеканкин возьми. Пригодится. Даже, если по две в день таких у тебя будет, вот тебе и месячная премия и руководству меньше забот.

Они спустились на площадку третьего этажа и увидели Черчи. Вернее тогда он еще не был Черчи, а был меховой тряпочкой. Брошенная кем-то по забывчивости меховая тряпочка перед раздвижными дверками лифтового шкафа. Мокрая, грязная тряпка в луже натекшей крови. В голове Запеканкина застучала, загудела, запульсировала жалость. Поплыла в глаза, перебила дыханье. Петя опустился на колени и наклонился к котенку. Рядом тяжело, по-жабьи, присел Иван Семенович.

- Ты смотри, что делают? Что делают -а? - будто с восхищением, проговорил он. - Мальцы наши озоруют - объяснил Иван Семенович - Петлю из лески между ног затягивают, а на другой конец гайку привязывают, в лифт бросают и первый этаж нажимают. Как ножом срезает. Да-а. - Иван Семенович провел рукой по волосам и шее. - Не понимают ничего. Думают игрушка. Починят. А это - Иван Семенович все еще оправдывался (почему оправдывался?) тронул жалкий тоненький хвостик, который хрустнувшим пополам карандашом лежал на сером бетонном полу - В кулак зажимают и сверху ладонью бьют. Ломается так.

Запеканкин смотрел на несчастное существо, сломанную игрушку. Насовсем сломанную. Навсегда. Котенок не шевелился. Только тихонько попискивал, словно где-то вдалеке пилил струны скрипки неумеха-скрипач, настойчиво выводя тошную и выматывающую мелодию. Хотелось уши закрыть, спрятаться, потому что не струны скрипач пилил, по сердцу пилой водил. Тупыми зубьями, не жалея.

- Ты это. - Это Иван Семенович робко тронул за плечо. Запеканкин обернулся.

- Ты это. Ты смети это куда-нибудь. Смети - повторил он.

Стерлось веселое и добродушное лицо под мягкой с узкими полями шляпой. Исчезло. Растворились смешные морщинки, разгладился лоб. Спрятались внутрь глаза. А губы, еще недавно готовые, растянутся в покровительственной усмешке. Влажные, красивые губы, стали тонкими резиновыми полосками и безжизненно механически произнесли.

- Подальше убери. Люди же ходят.

Запеканкин принес котенка домой. Черчи вырос в огромного и толстого кота. У заплывших (зачастую Петр отдавал Черчи лучший кусок) умных глаз было отсутствующее выражение. Казалось, Черчи совсем не интересовало положение дел на этой планете. Но впечатление было обманчивым. Людей Черчи совсем не любил. Так бывает. Даже в отношениях с Петром, почти дружеских, всегда присутствовала тонюсенькая, но трещинка. Когда они с Петром дурачились, очень редко Черчи позволял себе прятать в подушечки на лапах свои острые когти. Петр относился к этому со всем пониманием. Он знал, почему так вышло, и Черчи не осуждал. При виде незнакомцев (очень редко, но у Запеканкина бывали гости) Черчи опускал низко сигарообразный обрубок хвоста, за что и получил свое прозвище, и скрывался в своем аквариуме. Скрывался, оставаясь у всех на виду, за пыльным стеклом. Он всегда боялся удара исподтишка, поэтому выбирал между осведомленностью и скрытностью первое. Учитывая его прошлое, осуждать его было нельзя. Антон пошел поздороваться и через мгновение одернул руку. Царапался именинник здорово. Запеканкин порезал сосиски и отнес Черчи его долю. Черчи долго принюхивался, опасаясь отравления, но потом все-таки согласился с тем, что сосиски стоят того, чтобы их съесть.

- Удивительно, Петр - сказал Фиалка, наблюдая за Черчи. - Какая хрупкая конституция у вульгарно- рыжего дворового котищи. Подумаешь, хвост обломали.

Не только это, Антоша - ответил Запеканкин. - Он больше пострадал.

- Ты насчет невозможности праздновать в его положении мартовские иды на железной крыше? - уточнил Фиалка - Я знаю, по крайней мере, одного своего знакомого, который был бы только рад такой возможности.

- Кто же это.

- О, наверное тебе ничего не скажет его имя. Совершенно шапочное знакомство. Мы с этим Юликом встречались несколько раз в мои студенческие годы. Не всегда наши встречи заканчивались хорошо для меня. Цезарь его фамилия. - Фиалка насадил на вилку сосиску и отправил себе в рот.

- Петр. Сегодня у тебя был первый день. Ты уже выработал командирский морозовский голос?

- Честно, Антоша. Думаю, что за этим дело не станет. У нас такой руководитель.

- Силен мужик?

- Не то слово.

Запеканкин хотел добавить, что Ягуар Петрович напоминает ему заполошно гремящую консервную банку, привязанную к хвосту несчастной лопоухой дворняжки, но вовремя спохватился. Он подумал, что это совершенно жестоко по отношению к человеку. Для себя он решил, что и думать так о людях стыдно, не то, что говорить.

- Знаешь, Антоша. Кого я там встретил? - с радостным предвкушением спросил Запеканкин.

- Кого встретил? - спросил Фиалка.

- Я встретил, ты не поверишь - начал Запеканкин.

- Стоп. - остановил его Антон. - Стоп. Дай угадаю. Давай рассуждать здраво.

- Давай - согласился Петя.

- Так как ты, Петр, абсолютно сказочный персонаж для нашего бытия, поэтому я не удивлюсь вовсе, просто восприму как должное тот факт, что встретил ты в своей школе не как не меньше, чем Сергуню. А?

- Но как ты догадался - воскликнул удивленный Запеканкин.

- Серые клеточки, упущенный ты, герой Андерсена и прочих Носовых. Серые клеточки. Кстати в твоем продуктовом наборе они тоже имеются. Поищи их где-нибудь на дне.

Запеканкин рассказал Фиалке, что школа Дедов Морозов была затеяна той же фирмой, что владела куриными фургончиками. Сергуня тоже решила немного подзаработать во время праздников.

- Представляешь, она будет снегурочкой, и мы договорились, что будем работать вместе. - радостно выпалил Запеканкин.

- Что ж. Раз паровоз и пароход сталкиваются, значит обязательно, кому-то это очень сильно необходимо. - затейливо поздравил Фиалка Запеканкина.

- Ты рад за меня, Антоша?

- Без капли лукавства, Петр. Очень.

За окном сильно стемнело. На избушку Запеканкина смотрели теперь десятки желтых ястребиных глаз. Петр снял с радиолы прозрачный колпак и поставил пластинку из желто-синего конверта. Пластинка зашуршала, и зазвучал Синатра. Одним притягательным, по-настоящему мужским, тоном пел он, и песня его наполнила всю комнату без остатка. Она лежала на пыльных полках, грелась у печки, сидела на коленях Антона, тесно прижав его к себе, и пыталась научить танцевать Запеканкина.

My Nancy with laughing face.

Как вечная мечта каждого настоящего мужика звучала она. И Фиалки, и ( не смейтесь) Запеканкина. Каждого для кого жаркая ночная страсть всегда лишь увертюра к великой и непостижимой симфонии общей жизни: со взлетами и падениями, с победами и триумфами, с радостным ощущением нужности и непредсказуемым финалом.

She takes the winter

She makes the summer.

- Послушай Запеканкин - сказал Фиалка, отрываясь от раздумий.- Подойди сюда. Я кое-что припас для тебя. Петр, я попрошу тебя спрятать твою дурацкую щепетильность. Подожди, дай договорю. Лично тебя это не касается. Это для Сергуни.

- Какое красивое - сказал Запеканкин, увидев кольцо.

- Тебе нравится?

- Конечно. Но оно, наверное, жутко дорогое?

- Это совершенно не важно, поверь мне.

- Нет, Антоша смогу ли я принять такой подарок?

- Этот подарок не для тебя, если ты это еще не заметил.

- Мне, кажется, оно бы ей очень пошло.

- Вот видишь. Ты сам соглашаешься, что это красиво.

- Я не спорю, Антоша. Но это так шикарно для меня.

- А тебе его никто и не дарит.

- Может. Не знаю. Как бы получше сказать.