В мае мы всегда покидали Петроград и все лето проводили на даче на одном из курортов, расположенных вдоль железной дороги, соединяющей столицу с Хельсинки. Однажды летом, в возрасте четырех лет, я заболела менингитом. В то время это заболевание еще не лечили, оно почти всегда заканчивалось смертельным исходом. Однажды ночью думали, что я не доживу до утра, и бабушка оставалась у моей кровати. Когда я застонала, показывая на голову, бабушка взяла ее в свои руки, и это, казалось, меня успокоило. Всю ночь бабушка держала мою голову в своих руках. По-видимому, ближе к рассвету боль утихла, и я заснула. Я всегда думала, что это добрые и сильные руки бабушки спасли меня.
Менингит замедлил мой рост, я похудела, очень быстро уставала. Возможно, по этой причине я стала впечатлительной и сильнее других детей переживала свои и чужие горести.
Бабушка заботилась обо всем в доме, командовала слугами, вела счета и решала все наши маленькие проблемы. Мама не заботилась ни о чем. Все старались оградить ее от малейшего беспокойства. У нее всегда были наряды, которые шли ей необыкновенно, она всегда была красивой, свежей, хорошо причесанной, бодрой. Ни ее сестра Женя, ни ее брат Николай не обладали такой красотой. У нее были большие сине-голубые глаза. Все в ней было изящным и элегантным. Мы привыкли видеть, как люди на улице оборачивались, чтобы посмотреть на нее.
Мама просыпалась очень поздно, завтракала в постели, и нас подводили, чтобы она могла нас поцеловать. Она много времени тратила на туалет и выходила из своей комнаты только к полудню. Раз и навсегда было принято, что мама ничего не умеет делать: ни шить, ни заниматься домом и детьми – и что для нее совершенно невозможно было посвятить себя какому-либо занятию. От всех этих забот она была избавлена обожавшей ее семьей.
Такая красота, как у мамы, создает своего рода ореол поклонения, это осложняет и искажает отношения с людьми. Как удержаться и не возвеличиться в своих глазах, когда для вас все легко, все идет гладко только потому, что вы красивы и полны очарования?
В начале нашего пребывания в Петрограде мы называли второго мужа мамы «дядя Саша». Мама предложила ему, чтобы мы звали его «папа», но он хотел, чтобы это произошло естественно, когда мы почувствуем, что он для нас стал настоящим отцом. Он хотел заслужить, чтобы мы называли его папой.
Поскольку мы привыкли говорить «дядя Саша», было совершенно невероятно, что внезапно, по наитию, мы назовем его «папа». Тогда, устав от этой ситуации, мама сказала нам, чтобы мы устроили сюрприз дяде Саше, назвав его папой. Было решено, что Ксения в тот же вечер скажет фразу, в которой назовет его папой. Папа был глубоко тронут, поверив, что она сделала это непроизвольно.
Позже, когда мы начали больше понимать, мы спросили маму, почему она обманула папу, сказав ему, что инициатива исходила от нас. Она ответила, что папа всегда слишком много требовал от жизни. Невозможно ждать от детей, чтобы они различали такие тонкости, и было бы неправильно продолжать огорчать его, называя дядей Сашей.
Я отчетливо помню прогулку в зоопарк. Там недавно родились очаровательные медвежата, и нам обещали показать их. Это первое мое воспоминание не только о событиях, но и о впечатлениях и связанных с ними эмоциях.
Мы пошли в зоопарк всей семьей. Была хорошая погода, воскресенье, везде было празднично и многолюдно. Я снова вижу желтый песок аллей, газоны и бассейны из искусственных камней для водных животных.
Вдруг в одном из этих бассейнов я заметила нечто невообразимое. Оно было большое, с блестящей черной спиной, которая заканчивалась огромной мордой с выступающими ноздрями, придающими ей квадратную форму. Когда эта немыслимая пасть открылась в чудовищном зевке – о, ужас! – внутри она оказалась бледно-розовой. Я поняла, что эта гора плоти была живым существом, наполовину погруженным в воду. Оно было живым, оно зевало, значит, оно могло страдать. Как, должно быть, ужасно, быть настолько огромным и уродливым. Помню, как я подумала, что такой урод не может быть любимым кем-либо, и мучительное сострадание охватило меня. Окаменев, я долго стояла на краю бассейна, пока не заметила возле себя сторожа. Мне не понравилось, как властно он взял меня за руку, и я расплакалась. Сторож отвел меня к родителям, которые искали меня повсюду.
Когда меня спрашивали, что мне показалось самым интересным в зоопарке, я всегда отвечала: бегемот. У нас считалось, что это ненормально. Хрупкая девочка из хорошей семьи должна была любить маленьких животных, забавных и милых. Что симпатичного можно найти в гиппопотаме? Я не могла объяснить, что, напротив, он показался мне очень некрасивым, очень несчастным и мне его жалко. Это мучительное чувство жалости впоследствии я испытала при многих обстоятельствах своей жизни. Я даже физически заболевала. Какие глупости, какие промахи совершала я из-за этой болезненной жалости, которая заставляла меня терять контроль над собой и бросаться, подобно Дон Кихоту, часто бесполезным и всегда смешным защитником на ветряные мельницы воображаемых невзгод.
Когда в ноябре 1907 года родилась моя сестра Наташа, бабушка просто сияла от счастья. Помню, как она пришла утром, взяла меня из постели и отнесла в свою комнату, где стояла детская кроватка. Она сказала мне: «Вот твоя сестра, твоя новая маленькая сестренка. Не правда ли, ты рада, что у тебя есть маленькая сестренка? Посмотри, какая она милая».
Это было так неожиданно, и я все еще была в полудреме. Почему бабушка несла меня на руках, а не одела, как делала это каждый день? Я не знала, лежало там живое существо или кукла. У нее были блестящие широко раскрытые глаза, как большие черные пуговицы. Я протянула вперед палец, чтобы потрогать и убедиться, что они принадлежали живому существу. Бабушка вовремя остановила меня. Об этом случае в семье говорили, что я хотела проткнуть глаза своей маленькой сестре. Это было не так, у меня не было намерения причинить ей боль. Но легенда осталась, и Наташа упрекала меня, даже когда мы выросли.
Бабушка обожала Наташу, она называла ее «мой маленький ангел». У нее было четверо детей и четверо внуков, но ни один ребенок в мире не был для нее столь прекрасным, как Наташа.
Я спрашивала себя, почему бабушка любила Наташу больше меня и прощала ей все капризы. Я находила для этого несколько причин: она была красива, у нее были вьющиеся волосы, бабушка очень любила папу и не любила моего родного отца. Я не понимала, почему Наташу находили такой замечательной девочкой. На самом деле она была очаровательна, потому что в ней была безграничная жизненная сила. Она злилась, плакала и успокаивалась быстро и спонтанно, как ребенок, который чувствует себя любимым. Несмотря на нашу разницу в возрасте, у нее было больше умения держаться, чем у меня, и тысячи женских уловок, чтобы понравиться. Я думаю, совсем маленькой она уже знала, что она красивая и обаятельная, в то время как я была неуклюжей, застенчивой и всегда витала в облаках.
Так как я была маленькая, тощая и часто мерзла, папа назвал меня «воробушек». Когда со мной случалась неприятность, он говорил: «Воробушек мой, почему именно на тебя падают все шишки?»
На фотографиях, где мне шесть или семь лет, тоненькая девочка с большим лбом и двумя длинными косами. В России говорили, что у девушки длинные волосы, если она может сесть на свои косы, держа голову прямо. Я могла сидеть на своих, но вместо легких, волнистых и пепельно-белокурых волос, как у мамы и сестер, мои волосы были жесткие и темные. Я думала, что очень некрасиво иметь прямые волосы.
По возрасту я была ближе к Ксении, она на два года старше, чем к Наташе, которая, в моих глазах, была еще младенцем, так как была на пять лет младше меня. Ксения считалась большой, у нее была своя комната, она могла благоустраивать ее по-своему, и ее распорядок дня отличался от нашего. Вероятно, из-за моего маленького роста и заботы о моем здоровье нас с Наташей считали «маленькими». Говорили: «Пойдем погуляем с маленькими, пойдем купаться с маленькими…» Я должна была рано ложиться спать, потому что Наташа не хотела идти спать одна, и ходить мелкими шагами, чтобы она успевала за мной. Я смотрела на нее как на истинную обузу.
