– Клевые тапки, Блэр. Что будешь играть вечером в филармонии? Стой, погоди. – Милтон с вожделением взирал на мои ноги. С помощью зубочистки он выложил цветочек из кокаина на моем ногте и всосал его через свернутую купюру. Все вокруг заржали.

– Дай еще дури, Дональд. У меня завтра репетиция с оркестром, – сказал Стэн, – да ладно, это все? Да подожди ты. Миннезингеры, знаешь? Шесть часов.

Запищал звонок, Дональд пошел открывать.

– Билли, у тебя есть Gotterdamerung?

Билли кивнул, вытаскивая пачку пластинок из мятого бумажного пакета.

– Сумерки богов. Конец, чувак. Искупление. Красота. Золото. Магический огонь.

Я пошевелила пальцами, любуясь дорогущими сандалиями, купленными на одну из зарплат в Филармонии.

– Боги сгорают в пламени, – бубнил Милтон. Билли отпустил иглу, и все стали слушать. Когда музыка достигла апогея, он заверещал:

– Невероятно! Разве не круто Вальгалла рушится в конце?

Когда мне было семь лет, я хотела волшебное платье. Мы как раз переехали в Вену, совершив круиз через Атлантику, и в каждом уголке моего чудесного нового мира я сталкивалась с фантастическими историями, прекрасной музыкой и портретами настоящих королей и королев.

Я постоянно видела платья сказочных принцесс, которых не было в Северной Каролине. Традиционные наряды австрийских провинций украшали складочки и тесьма, в музеях висели золоченые платья эпохи Габсбургов, балерины в театре делали фуэте в розовых атласных туфельках и пышных тюлевых пачках. Даже обычные девушки надевали красивые дирндли, похожие на маскарадные костюмы.

До этого я рассматривала картинки из европейской жизни в кипе журналов «Нешнл Джеографик», принадлежавших дедушке, а теперь увидела всё своими глазами. Раньше я никогда не видела огромных старых храмов, мощенных булыжником улиц и снежных шапок на горах. Самое высокое в мире колесо обозрения и Дунай – действительно голубой – делали Вену страной чудес для любого ребенка.

Европа зачаровала и моих родителей, которые очень редко бывали за границей. Они оба родились в 1921 году и первыми в своих семьях получили дипломы колледжа. Год, проведенный в Вене, заставил их погрузиться в культуру, историю и искусство, которые они полюбили.

Отца пригласили читать лекции по американской истории в Университете Вены. Как и многие ветераны Второй мировой войны, папа получил образование, вернувшись из армии, в соответствии с Законом о правах военнослужащих. Он написал диссертацию по истории американского Юга. К 1952 году он получил место профессора в Чапел-Хилл в Северной Каролине. Это довольно тихое местечко, несмотря на то что там есть университет. Иногда случались концерты, в кампусе показывали новые фильмы. «Поужинать в городе» означало съездить в Дарем, в кафе «S & W».

Перед поездкой мама упражнялась в остроумии, нарекая игрушечные кораблики «Атлантик» в честь парохода, на котором нам предстояло ехать, и топя их в ванне. Она показывала мне картинки с пароходом, с пирсом, с учебными тревогами – «Спасать женщин и детей». Все это оказалось правдой, но вот к роскоши на борту ее слова меня никак не подготовили.

На дворе был 1967 год, и на океанских лайнерах принято было переодеваться перед ужином. Играло струнное трио, а мы с моим братом Брюсом пялились на взрослых в длинных платьях и смокингах. Был тут даже один цилиндр, совсем как на карикатурах из «Нью-Йоркера». Капитан в белой форме с эполетами походил на кинозвезду. Огромный араб в вечернем наряде закурил сигару, и я больше не могла отвести глаз от его смуглой кожи и иссиня-черных волос, каких раньше я никогда не видела.

На седьмой день на горизонте показалась земля. Касабланка! Москиты и минареты. Древние здания, фонтаны, мощеные улицы. Я чувствовала странные запахи – специй, наверное – и слышала блеяние коз и крики из лавок. Поскольку мои представления о вкусной еде ограничивались колбасой, я во все глаза таращилась на туши на вертеле. Рядом с баком черепахового супа на марокканской риете – тростниковой флейте заклинателей змей – играл какой-то человек. Звук был, как будто рыдала вдова. Мимо проходили мужчины в белых хлопковых джеллабах, а на фесках у них красовались красные кисточки.

Мы заходили на Майорку, в Ниццу и Геную. В каждом из этих непонятных городов я гуляла, повесив сумочку через грудь, по диагонали – так казалось безопаснее. В последнем порту мы пересели на ночной поезд до Вены. Там мы заняли просторную квартиру с видом на своды старого деревянного рынка, который расположился на шумном перекрестке, так что жить нам пришлось среди рёва сирен и лязганья трамваев.

Папа скоро уехал в Мюнхен – и вернулся с белым «Фольксвагеном-жуком», который там купил. Теперь на выходных мы катались по автобанам в Бухарест, Белград и Будапешт. В Салониках я запомнила аквамариновое Эгейское море, белёные домики и древние руины. На Капри прибой выгрыз Голубой грот, природную пещеру, попасть в которую можно только через крошечный вход со стороны моря, на лодке. На венгерской границе я наступила одной ногой на коммунистическую землю и попыталась осознать, что же такое «железный занавес».

Шестидесятые бушевали, меняя весь мир, но не затрагивая Вену, которая как будто застыла в прошлом. Мы пытались жить как настоящие австрийцы, ели шницели в «Аугуштиненкеллер», сладкие сливочные трубочки в кондитерской и абрикосовый торт «Захер», запивая его какао со взбитыми сливками. На Карнтнерштрассе струнный квартет играл Бетховена, и прохожие кидали в раскрытый футляр от скрипки десятишиллинговые монеты.

От классической музыки было не спрятаться. «Веселую вдову», оперетту Франца Легара, играли в Фольксопере, то есть Народной опере, неподалеку от нашей квартиры, и ее музыка наполняла улицы. Когда мы отправлялись за покупками на крытый рынок девятнадцатого века, свет лился сквозь огромные окна высоко над головой, и мы сразу становились частью повседневной местной жизни. Мясник фальшиво распевал оперные арии, заворачивая мясо в Die Presse. Старуха, продававшая молоко с толстым слоем сливок сверху, мурлыкала знакомую мелодию из «Веселой вдовы».

Даже белые лицципианские жеребцы в Испанской школе верховой езды танцевали под классическую музыку, как заведено было с 1572 года. Их арена походила на бальный или концертный зал, освещенный огромными люстрами. Облаченные в двууголки и фраки наездники заставляли лошадей шагать синхронно.

Мы встречались с другими американцами на вечеринках в посольстве и на домашних ужинах. Как-то на День благодарения я играла с Крампусом, рождественской куклой нашей хозяйки, австрийским врагом святого Ника, и слушала симпатичную учительницу младших классов из Чикаго. Она рассказывала, что выиграла вокальный конкурс и в качестве приза ей досталась поездка в Вену. Она знала всего две песни и не умела говорить по-немецки, но в Венской государственной опере услышали ее голос и уговорили ее спеть в опере Моцарта «Волшебная флейта». Девушку звали Арлин Оже.

Мои родители разговаривали с Арлин о музыке – они оба играли на пианино и любили послушать симфонии по радио. Моя бабушка играла в церкви на органе, а дедушка рассказывал, что во время Первой мировой играл на скрипке. Хотя моему брату Брюсу сравнялось всего одиннадцать, он уже мог исполнить кое-что из Моцарта на пианино.

Я немного знала о Моцарте после визита в его дом в Зальцбурге.

Родители Моцарта возили его по Европе как какую-то диковинку. Он умел играть на нескольких инструментах и мог повторить пьесу на память, услышав ее всего один раз. Его «Волшебная флейта», написанная перед самой смертью, в возрасте тридцати пяти лет – это история о колдовстве и зачарованных животных, захватившая почти детское воображение композитора. Музыка – отдельный герой в этой опере. Принц Тамино проходит огонь и воду при помощи волшебной флейты.