Серафина осторожно вытянула руку и попыталась тронуть Брэдена за плечо, коснуться его руки. Что-то такое было под пальцами, какой-то предмет, но Серафина не улавливала живого тепла. И было очевидно, что и Брэден не чувствует ее совсем.

Выбравшись из-под земли, Серафина жила в этом мире по инерции, по памяти. И сейчас она вдруг оказалась в положении человека с отрезанной ногой, который собственными глазами увидел, что ноги-то нет. Серафина вдруг ясно поняла, что полностью отрезана от окружающего мира. И чем яснее она это осознавала, тем быстрее таяла, тем меньше в ней оставалось живой Серафины.

Стиснув зубы, девочка попыталась удержать себя в реальности, но у нее ничего не получалось. Серафина прижала ладони к щекам и зажмурилась, стараясь только дышать, а потом заплакала от страха и растерянности. Ее затошнило. Казалось, она вот-вот потеряет сознание, но Серафина держалась изо всех сил.

Брэден медленно, волоча за собой поврежденную ногу, дотащился до каменной балюстрады и встал, опираясь на нее и глядя в ночь. Он так глубоко задумался, как будто что-то припоминал. Сначала Серафина решила, что он любуется на деревья и гряду облаков, плывущую по ночному небу, а потом поняла, что он смотрит туда, откуда она пришла. Брэден смотрел в сторону старого кладбища и поляны Ангела.

– Нет, она не ушла, – неожиданно проговорил он, словно его дядя все еще стоял рядом. – Она погибла и похоронена.

Серафина в ужасе отшатнулась. Он сказал: «Погибла и похоронена»!

«Неужели меня похоронил сам Брэден? Неужели я и вправду мертвая?»

Она знала, что ее похоронили, это невозможно было отрицать, но мертвая? Она совершенно не чувствовала себя мертвой!

В потерянном, безнадежном голосе Брэдена ей слышалось что-то недоговоренное, какая-то тайна. В его глазах читалась неуверенность. Он отчаянно ждал чего-то, тянул время. Несмотря ни на что, несмотря на горе и боль, он как будто слабо-слабо на что-то надеялся.

После того, как мистер Вандербильт вернулся в праздничный сад к жене и гостям, Серафина осталась с Брэденом лишь для того, чтобы побыть рядом с ним. Но чем дольше она находилась возле мальчика, тем сильнее у него портилось настроение. Она догадывалась об этом по тому, как дрожат у него руки и ноги, по убитому лицу, даже по резкому, неровному дыханию. Ее присутствие выводило Брэдена из равновесия и расстраивало его.

Поэтому, когда он наконец улегся в постель, а гости разошлись по комнатам, приготовленным для них в доме, Серафина отправилась в подвал к папаше. Она шла мимо слуг и служанок, которых знала по именам, мимо лакеев и всевозможных помощников, но никто ее не видел.

В мастерской никого не оказалось, папаша, видимо, еще не вернулся с работы. Серафина подождала немного, но он все не шел. Ее сердце сжалось от нехорошего предчувствия. Неужели и здесь все переменилось?

Она принялась осматривать подвальные помещения – комнату за комнатой, кухни и буфетные, мастерские и кладовые. Билтмор был такой огромный! В конце концов она все-таки нашла папашу. Он чинил маленький электрический мотор кухонного лифта. Серафина облегченно выдохнула.

Отец стоял на коленях, проворачивая гаечный ключ. Мускулы на его обнаженных, влажных от пота предплечьях вздулись от напряжения. Он был крупный, угрюмый с виду мужчина с бочкообразной грудью и мощными руками. Носил простую рабочую одежду, кожаный передник и тяжелый кожаный ремень, за который были заткнуты всевозможные инструменты. Серафина тысячу раз наблюдала за тем, как он работает, передавала ему отвертки и молотки, приносила запасные детали и рабочие материалы. Но она никогда не видела отца таким опустошенным. Он работал без радости, без желания. Двигался медленно, точно замороженный, и в глазах его стояла тоска. Вроде бы делал все, как всегда, но абсолютно равнодушно.

– Па… – проговорила Серафина, вставая перед ним. – Ты меня слышишь?

К ее удивлению, отец перестал работать. Он медленно обернулся, осмотрелся вокруг. Было очевидно, что папаша ее не замечает, но он так долго вглядывался в пустоту перед собой, словно не сомневался, что рядом кто-то есть.

Через несколько мгновений отец вытащил из кармана тряпицу и вытер лоб. Потом опустил голову и утер глаза. Плечи его вздрогнули от скрытых чувств, лицо затуманилось. Неизвестно, что знал о смерти Серафины Брэден, но отец явно был уверен, что она мертва.

Это было понятно по его убитому лицу и вялым движениям. Двенадцать лет он был счастлив, что у него есть дочь. А теперь она пропала, и папаша снова остался один, как перст.

Серафина смотрела на папашу, и сердце у нее разрывалось от горя.

Он бросил чинить мотор и тяжело вздохнул, словно вся эта возня потеряла для него всякий смысл. Чтобы папаша оставил работу недоделанной – такого еще не бывало! Для него было немыслимо уйти, не приведя механизм в порядок.

Отец вскинул на плечо кожаный мешок с инструментами и устало зашагал в сторону мастерской. Серафина последовала за ним. Он шел медленно, равнодушно, как путник, которому некуда спешить.

Девочка не отставала от отца, пока он ходил туда-сюда по мастерской, складывая инструменты и собирая себе поздний ужин.

Как обычно, папаша приготовил на плите, переделанной из железной бочки, курицу с овсянкой и сел есть в одиночестве. Серафина устроилась напротив на своем старом стуле. Сколько раз она слушала папашины истории, сидя на этом стуле, а потом сама рассказывала о своих делах и важных событиях – пойманных крысах или звездах, упавших с неба у нее на глазах. Но сегодня ее тарелка и ложка остались на верстаке, где лежали без всякого дела уже несколько месяцев.

– Я съем овсянку, па, честное слово, съем, – громко сказала Серафина, и ее глаза наполнились слезами.

Позже, когда папаша улегся в постель и заснул, девочка прокралась на свою пустующую лежанку позади парового котла и тоже легла. А что ей еще делать? Она не знала.

Что случится, если тебе приснится, что ты заснула? Будут ли тебе сниться сны? И может ли первый сон считаться явью по отношению ко второму?

Как она может чувствовать себя усталой, если умерла и ее закопали? Непонятно. К счастью, сон – это отдых не только для тела, но и для ума, и для души. А Серафина точно знала, что устала до ужаса. Несчастная и дрожащая, она свернулась клубком у себя в постели и заснула.

Ей снилось, что она кусается, царапается, бьется в черном водовороте. Потом все пропало, и она чувствовала только землю, реку и ветер – огромный мир, не имеющий четких очертаний. Она неслась сквозь него, как пылинка, как крошечная капелька, как легчайшее дуновение ветерка, а потом совсем растворилась и стала ничем.

Серафина проснулась, как от толчка. Оглядела мастерскую, не понимая, спит ли она еще или уже проснулась. Может быть, ей просто приснилась собственная смерть? Или она действительно умерла и все вокруг нее – это сон?

Она вспомнила пугающее ощущение того, как течение реки пытается порвать ее ноги в мелкие клочки, как ветер пробует унести ее с собой. «У меня осталось совсем мало времени, – подумала Серафина со страхом, – а потом я стану ничем».

Она снова огляделась, пытаясь понять, что происходит. Было темно, самое колдовское время между тремя и четырьмя часами утра.

Все еще содрогаясь после страшного сна, она встала с лежанки и замерла посреди мастерской, не зная, что делать дальше. Некоторое время просто стояла, соображая, дышит ли она на самом деле или ей это только снится, – а может, и кажется, – что она дышит, по старой памяти.

В конце концов Серафина подошла к спящему папаше и дотронулась до него, чтобы убедиться, что он настоящий. Она ощутила под рукой нечто, но не почувствовала ни тепла тела, ни какой-либо реакции на прикосновение. Это было так же, как с Брэденом.

Ну и пусть она не ощущает его тепла, а он не ощущает ее. Она все равно свернулась у его груди котенком, таким крошечным и невесомым, что его невозможно почувствовать. И решила не спать.