– Эвто в какой сервант?
– В тот самый!
– Шо, в тот самый, в стиле бидермайер?
– Яволь, в стиле бидермайер!
– В стиле бидермайер... В стиле бидермайер?.. Ах, в стиле бидермайер, понимаешь! – заинтриговано закричали три художника и один романист – фельетонист, тут же к этому прибавивший смачно: – Однозначно!
– Ах, в стиле бидермайер! – хлопнул себя по лбу Иванушка. – Как это стильно, ёшкина кошка! Однозначно, понимаешь!
– Фи! – презрительно закричали три художника и один романист – фельетонист, тут же к этому прибавивший очень, очень и очень смачно: – Ты в энтом ну ни шиша не понимаешь, трождызначно!
– Ага! Ну, изволь, Ваня, изволь, ёшкин кот!
– Що ж, яволь! – воскликнул Иван и швидко бросился выполнять дедушкино поручение, несмотря на гормкую брань скатерги.
Иван швидко выполнил поручение, вернулся и, вытянувшись перед дедушкой по стойке смирно, провозгласил довольно:
– Диду!
– Шо?
– Шо, шо! Изволь уяснить, шо твое поручение выполнено!
– Ясно! Яволь! Вольно, Иван! Добрыня!
– Шо, добромудрый дедушка? Какую окажешь мне благосты́ню?
– Шо-то я хотел тебе сказать, ёшкин кот!
– Вах! – Иван так и раскрыл рот невольно, стоя в положении «вольно».
– Шо именно, добросказанный дедушка? – воскликнул заинтригованный Добрыня. – Изволь же живее сказать, будь так добр!
– Шо, шо! Запамятовал, ёшкин кот!
– Вах! – Иван, стоя в положении «вольно», так и сунул в рот палец невольно, а вошла вся кисть, узкая и длинная довольно.
– Ах вот оно шо, доброзапямятливый дедушка! – воскликнул еще более заинтригованный Добрыня.
– Вот именно! Вах! Глубокоуважаемый богатырь! – сказал дедушка и лизнул желтую бамбуковую трость, будто сладкую девичью кость. – М-м-м, чмок, чмок! – и вельми, понимаешь, поморщился.
– Шо?
– М-м-м, може, пальцами щелкнуть, Добрынюшка, тебе в помощь, чмок, чмок?
– Тьфу! – Иван так и выплюнул кисть изо рта.
– Ой, боюсь, боюсь, боюсь! Токмо не энто, не надо-сь!
– А можно я вам, богатырь, помогу? – застенчиво спрохала Арина низким грудным голосом.
– М-м-м... можно, токмо осторожно! Будь так добра, ведь мне срочно нужна помощь! – ответил потрясенный богатырь. – А как тебя зовут, добрая деушка?
– Меня зовут Арина Заботница, Защитница и Работница!
– Ах вот оно шо! Тебе можно, Арина, втройне можно! Какая ты добронравная! Помоги, токмо втройне осторожно, будь так втройне добра!
– Хорошо! Садитесь на коня!
– И-го-го-о-о! – воскликнул Добрынин конь. – Токмо не эвто!
Бу-бум! Добрыня с грохотом сел на коня.
– И-го-го-о-о! Ну ни фига! О-о-о, моя задняя левая нога!
– До́бре! Сел!
– Хорошо сели?
– И-го-го-о-о! Ни фига! О-о-о, моя задняя правая нога!
– Да, добре́*!
– Хорошо! Только не смотрите, что я делать сейчас буду!
– Добро! – и Добрыня отвернулся.
– И-го-го-о-о! О-о-о, моя левая передняя нога! И правая тожде, ага! Ах, мабудь, лучше все-таки – ни фига?
Иванушка-дурачек, сообразив, что Добрыня и его, понимаешь, не видит, вытащил из кармана докторского халата толстущую красную клизму – жупел капитализма и принялся медленно-медленно, медленно-медленно подкрадываться к белому коню сзади. Дедушкина вша глянула мрачно и тут же обомомлела, однозначно! От страха чуть было не околела, понимаешь! Впрочем, не будем больше о мрачном...
А Арина отвернула лацкан своего гаишного мундира, вытащила из ткани иголку, быстро подошла к животному – и ткнула легонечко в круп!
– И-го-го-о-о! Ну ни фига! Вы чего-го-о-о?! – воскликнул Добрынин конь и вдруг – чпок! – да и выпростался из земли!
– Кхе-кхе! – закашляли все от поднявшегося облака аспидной едкой пыли.
А егда́* энто облако было унесено набежавшим зефиром, все увидели на дороге богатырского коня, бьющего копытами, а рядом – колоссальный котлован.
– Ур-р-ра-а-а! – заурали все вокруг, размахивая кто клизмой, кто иголкой, кто тросточкой, а кто и собственными костьми, понимаешь, пыльными вельми.
– Добро-о-о! – восхитился Добрыня. – Деушка, а деушка!
– Что? – спрохала Арина, возвращая иголку на прежнее место.
– Ну ты и добри́тельница*! Будь так добра, разъясни мне, как ты эвто сделала! Ты же совершила невозможное!
– Позвольте мне вам не объяснять, будьте так добры!
– Доброзра́чная* деушка, но почему?
– А не то вы мне скажете, что энто совсем просто!
– А-а-а! Так вот оно чьто! – воскликнули все и хлопнули каждый себя по лбу, а Иван даже убрал клизму – жупел капитализма в карман докторского халата.
– А ежели всё ж не скажу, добродева?
– Не-е-е, скажете, однозначно! Так что не спрашивайте меня, уж будьте добры!
– Ну хорошо, хорошо, во-первых, не буду! Во-вторых, буду: я – добрый!
– Глубокоуважаемый Добрыня! – завораживающим голосом сказала Арина, застенчиво улыбаясь. – Что я вам сейчас скажу!
– Шо, добродева? – во все глаза уставился обалдевший Добрыня на красавицу.
– Ежели вы поедете прямо туды, куды ехали, то упретесь в тупик, в пункт постоянного пребывания избы дедушки Ващще Премудрого. А вашего Ильи Муромца и Соловья-раз... раз... разбойника там нетути – мы только что оттудова. Вы на последней раз... раз... развилке свернули не туды, куды вам надоть, а под «кирпич». Вы что же, «кирпич» не раз... раз... рассмотрели?
– Раз... раз... рассмотрел, добродева!
– Вы что, не знали, что под «кирпич» ехать нельзя? – застенчиво улыбнулась дивца.
– Отлично знал, добродева! Но мой внутренний голос шепнул мне: «Как нельзя? Поезжай, будь добр!» – и я, однозначно будучи добрым, поехал, понимаешь!
– А-а-а! Тады всё понятно! – Арина застенчиво улыбнулась. – Я вам советую раз... раз... развернуть коня, доскакать до первой раз... раз... развилки, а там свернуть – и в дальнейший путь!
– А куды сворачивать-то, добродева, направо али налево?
– Там перед раз... раз... развилкою – серый камень, на нем раз... раз... расталдыкано, как найти Соловья-раз... раз... разбойника! А подле разбойника отыщете и Муромца, скорее всего! Ваш друг, поди, заслушался трелей энтого Соловья!
– Отлично! Я так и поступлю! И сверну энтому голосистому Соловью выю: хрясь, хрясь! Спасибо за ценный совет, добродева, ты так добра! Ура!
И добронравный Добрыня Никитич послал добродеве добрейший воздушный поцелуй, развернул доброезжего коня и хотел было добре стегнуть богатырское животное богатырской плетью – но передумал, ибо был очень добр, даже излишне, и просто шепнул что-то коню на ухо. И конь, богатырски крехтя под своим седоком, поскакал в обратном направлении. А дедушкина ковылькада, осторожно обойдя циклопический котлован, как ни в чем ни бывало побежала за богатырем. А художники-реалисты тут же закончили пленэр, быстро собрали причиндалы и с энтузизазмом и шумом, напролом через дремучий лес, через дром-бурелом непролазный, а кое-где и через металлолом разнообразный, побежали, куды надоть. А именно в Третьяковскую галерею. В кассу. А иностранный гражданин Александр Дюма, убежденнейший противник реализма, выполз, весь исцарапанный и оборванный, но очень довольный, из куста шиповника, и тожде с энтузизазмом и шумом, напролом через дремучий лес, через дром-бурелом непролазный, а кое-где и через металлолом разнообразный, побежал со всех ног прямо в противоположную сторону. А именно в редакцию ближайшей парижской газеты. Естественно, в кассу.
А наш добрейший добронравный доброконный Добрыня Никитич, достигнув ближайшей раз... раз... развилки, остановил богатырского коня и прочел надпись на сером камне: «Налево пойдешь – в логово Соловья-разбойника попадешь и там, естественно, от свисту его пропадешь; направо пойдешь – в Шарабарашару попадешь и там, естественно, на гулянках совсем пропадешь!» Добрыня Никитич, не будь дурак, выбрал, естественно, тот вариант, где пропадешь, но не совсем, и повернул добропослушного коня налево, а ковылькада побежала за красавицей Ариной направо.
И вот наконец ковылькада, понимаешь, наша достигла, воображаешь, Шарабарашары – окруженной дремучим лесом древней деревянной деревеньки в тринадесять добротных дворов.
