Иван Земцов встретил нас с удивлением:

- Как, - сказал он, - вы вернулись оба? А как же Володя Гордющенко? Ты что, Вадим, - обратился он ко мне, - отправил его одного? Я не могу взять в толк. Так порядочные люди не поступают. Вас, москвичей, видно, не учат элементарной ответственности и товарищеской выручке.

Я вспыхнул от нанесённого мне оскорбления. Меня поразили произнесённые Иваном слова, которые точь-в-точь повторили те, что пришли мне на ум, когда мы с Женькой пили на первой стоянке коньяк. Вместо того, чтобы обрадоваться, что мы остались живы, и вышли целы и невредимы из этой передряги, он не находит других слов, кроме упрёка. А ведь я так много сделал для Володи. Иван оскорбил не только меня, а со свойственным ленинградцам зазнайством всех москвичей. Теперь "Лишь пистолетов пара, две пули, больше ничего, вдруг разрешат судьбу его". Пистолетов у меня не было, дуэли давно уж вышли из моды. К тому же, по большому счёту, Иван был прав по существу. И я, понурив голову, сказал:

- Ты прав, Иван. Прости меня, я поступил, как глупая свинья.

- Да ладно, чего уж там, Сделанного не воротишь.

Мы с Женькой сгрудились возле жаркой печки, сняли с себя верхнюю одежду, потом и нижние рубашки. Они были насквозь мокрые от пота. Мы выжали их прямо на пол и повесили сушить на протянутую верёвку. И в это время, чтобы оправдаться, я стал рассказывать о том, каким молодцом был Володя Гордющенко, что дало мне повод отправить его одного.

- А тебе не пришло в голову, что он мог с полки свалиться во сне. Или потеряв сознание. Что телеграмма не дошла до твоего отца.

- Ладно, Иван, не терзай мне душу. Я сам об этом постоянно думаю. И мучаюсь, как Гаршин. Давай-ка лучше допьём оставшийся коньяк.

Через два дня, петляя по горам и ущельям, наш боевой отряд пришёл в Кировск. И я сразу же отправился на телефонную станцию, где заказал срочный разговор с отцом. На этот раз он оказался на месте и скупо проинформировал меня, что всё в порядке, Володю встретил его дядя и отвёз его на "скорой помощи" в госпиталь. Ему сделали операцию. Всё в порядке. Мой отец был большой молчун и не любил говорить по телефону.

- Когда вернёшься в Москву, тогда поговорим. Ты сам-то как?

- Всё нормально. Спасибо тебе, пап.

Я успокоился. И только вернувшись через неделю в Москву, я узнал, что Володя, как только мы с Женей вышли из вагона, потерял сознание. Проводник, испугавшись, что он умрёт у него в вагоне, побежал к начальнику поезда и предложил тому вызвать по спецсвязи "скорую помощь" и высадить умирающего в Твери. Начальник поезда, предупреждённый мною, сходил в вагон, в котором ехал отморозивший ноги пассажир. Убедился, что тот пока ещё дышит, велел его не трогать.

- Надо дотерпеть до Москвы, там его должны встретить.

Когда Володя попал в госпиталь, его родной дядя, профессор Гордю-щенко, сказал моему отцу, сопровождавшему скорую помощь на своём "каблучке" до госпиталя, что его племяннику при задержке на несколько часов даже он, профессор, не мог бы помочь. Пальцы ног уже начали чернеть, и вряд ли можно было бы избежать ампутации. Но теперь всё в порядке, только ногти на пальцах ног вряд ли будут расти. Когда Володю выписали из госпиталя, я посетил его дома, и мы с ним выпили водки, закусывая солёным огурцом с чёрным хлебом. За здравие. Я попросил у него прощения. Он простил.

С тех пор прошло много лет, у меня появились дети, два сына и дочь. Они уже выросли, у них появились свои дети. Володька Гордющенко уже успел к тому времени помереть. Его жена, Зинка Овечкина, она училась с нами в одной группе, сказала, когда я позвонил ей по телефону, собираясь её навестить:

- Сдох, наконец. - Я удивился такой её оценке, казалось бы, печального события для любой семьи. Мне вспомнилось начало романа Льва Николаевича Толстого "Анна Каренина": "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему".

И теперь, пиша этот рассказ, я, разглядывая простенький потрёпанный альбом с чёрно-белыми фотографиями, вспоминаю тот наш поход и вновь думаю: как это было давно. И в то же время совсем недавно. Словно вчера.

Конец