— Я сожалею. Я не должен был этого делать, — сказал он смущенно. — Сам не знаю, что на меня нашло. Твое неприятие зоны вызвало во мне помрачение рассудка. Я был просто вне себя, когда…

— Я не жду никаких объяснений, и извиняться тоже не надо, — ответила она. — Я все понимаю. И мужчин в годах я не боюсь.

— Эй, полегче, полегче, крошка! Не думай, что я из тех господ, кто настолько самонадеян…

— Я не думаю. Здесь больше не о чем думать. Теперь я пойду за вами на край света, если понадобится. Я вам верю. Вы правы: нужно продолжать путь. Все непременно будет хорошо.

— Ты в самом деле мне доверяешь, несмотря на то, что тебе следовало бы меня опасаться? Значит, мы оба сумасшедшие.

— Я пойду за вами в ад, если так будет надо. Мне жаль, что я потеряла веру. Я поняла.

И она его поцеловала.

От дерзкого выражения ее нежное лицо стало еще красивее. Она целовала его все более страстно; прежняя сдержанность окончательно покинула их, унесенная ветром к лазурным небесам. Он больше не был паромщиком — а она не была больше просто молодой девушкой. Теперь они составляли единое целое, причудливое творение зоны. В этой любви, хрупкой и трепетной, как тонкий росток, им открылся подлинный смысл их путешествия: все их скитания были дорогой к сияющей судьбе. Они нашли друг друга. Фабрика постепенно трансформировалась, пока не превратилась в просто символ — не более, чем обозначение направления. Теперь она представляла собой залог исполнения обещания, знак их взаимного договора. Больше ничего не имело значения, даже их жизни. Путь, который они проделали по зоне за эти несколько дней, казалось, озарился новым, сокровенным светом. В этом был еще один из многочисленных секретов зоны: ее невероятная способность раскрывать в вещах и живых существах их подлинную суть. Пока они странствовали, зона претворила грубую материю в нечто возвышенное, и эфир все еще благоухал. Так закончилось утро.

Солнце было в зените, когда они набрели на заброшенную площадку нефтяных насосов. Уткнувшись в землю как жалкие нищие, замерев в своем последнем рывке, изношенные станки оцепенело стояли, отгороженные высоченной решеткой, а рядом располагалось несколько полуразрушенных зданий. Железная дорога здесь раздваивалась, и одно из ответвлений рельсового полотна проходило через станцию. Огромные белые щиты строго запрещали вход, угрожая смертью нарушителям. Грузовик-цистерна, прошитый множеством осколков, со спущенными шинами, со стеклами, разбитыми картечью, стоял так, словно прикрывал подходы к оборонительной точке. Пустые канистры высыпались из штабелей и раскатились по вздувшемуся гудрону. Их небольшое количество говорило о масштабах разграбления. Мешки с песком, наваленные друг на друга, образовывали узкую баррикаду между пропускными пунктами на входе. Обширная площадка выглядела языческим святилищем, вереницей странных идолов, чья отчетливая симметрия только укрепляла иллюзию сакрального места. Этот пантеон ржавого железа молчаливо свидетельствовал о необузданности человека, который, словно вампир, впивался в подвластные ему области. Он вытягивал кровь из земли до последней капли, принося себя в жертву ненасытной индустрии, а когда ресурсы иссякали, обращал свою безумную ярость против себе подобных, ввергая мир в невыразимый хаос ракетных ударов, пусть даже эти ракеты были расписаны прекрасными цветами. Среди множества механизмов один насос, стоящий между двумя емкостями, до сих пор работал. Он медленно поднимался и опускался, и явно был на последнем издыхании. Из прилегающей к нему разбитой отводной трубы вытекала густая темная жижа. Поступление было мизерным. За время его работы на земле разлилась большая лужа наполовину из воды, наполовину из углеводорода. В центре ее трепыхалась крупная птица с перьями, склеенными сырой нефтью.

— Это фабрика! — воскликнула девушка. — Мы наконец нашли ее!

— Это не фабрика. Это старая бурильная станция. Здесь добывали нефть, самый бессмысленный источник энергии в прежнем мире.

— Эти сооружения выглядят очень впечатляюще.

— Надо думать. Тем не мене, это всего лишь памятник глупости политиков от энергетики былых времен.

— Почему вы так говорите?

— Перед тобой — слабое место старого мира и причина всех наших теперешних бед.

— Эти штуки? Но они же ничего не значат.

— Всякая цивилизация, выживание которой основано на добыче полезных ископаемых, неизменно обречена на гибель. Такова неумолимая логика. Земля не есть рог изобилия: конец всегда неизбежен. А без этой подпитки ничто не может сколько-нибудь долго функционировать. Попавшись на эту удочку, люди в своей беспечности дали себе волю. Даже их страхи были поверхностными. Самое главное ускользало от них, как вода сквозь пальцы. Так и выстроилось нынешнее положение вещей. Да, строить — это подходящий глагол. Какое безрассудство! Они своими руками создали почву для собственного падения. Как ни банально, но это правда.

— И это просто ужасно, — добавила девушка.

— Не то слово…

Они покинули мертвую станцию и отправились дальше вдоль рельсов. Километр тянулся за километром; ничто не нарушало однообразия окружающего лунного пейзажа. Паромщик искал какой-нибудь знак на своем рисунке. Растительность стала еще более редкой, чахлой, почти вырожденной. Давящую атмосферу этой пустынной местности лишь время от времени оживлял легкий ветерок. Девушка испытывала определенные трудности, шагая по рельсам: шпалы располагались примерно в двух футах друг от друга, и ей едва удавалось попадать в этот ритм. Время бежало быстро. Изредка встречались телеграфные столбы без каких-либо проводов; чудные и нелепые, они только усиливали гипнотическое воздействие пейзажа. В песне ветра девушке чудилась жалоба на пустоту и безжизненность. Паромщик шел быстро, перешагивая по две шпалы сразу. В душе девушка пожалела о слоне с его неприятным запахом. Они шли добрых три часа, когда заметили вдалеке ряды каких-то строений и покосившиеся столбы. Путники догадались, что перед ними старые дома, стоящие вдоль невидимой улицы, устланной розоватой пылью.

На некоторых крышах сохранились нагреватели для воды, работающие от солнечного света. Сделанные из никелированных трубок, они сверкали, как салонные зеркала. Рельсы вели прямо к поселку, потом сворачивали и исчезали в старом обветшалом вокзале. Призрачная деревня открывалась постепенно: ряд жалких домов, симметрично расположенных вдоль единственной линии — асфальтированной дороги, на три четверти занесенной песком. Выйдя из деревни, дорога окончательно пропадала в выжженной земле. Время от времени ставни на покосившихся окнах шумно хлопали от ветра. Спутанные шары сухой травы катились и подпрыгивали между пустыми скамейками и зияющими дверными проемами, среди опрокинутых на бок телег и повозок.

На маленьком заброшенном вокзале в беспорядке застыли вагоны; их металлические панели были изъедены ржавчиной. Они походили на мертвых животных, на угловатые просвечивающиеся насквозь остовы чудовищ, чьи выступающие ребра еще хранили тонкую мембрану атрофированных легких. Мозаичный пол перрона просел под тяжестью прошедших лет, как древняя могила. Железнодорожные пути венчала маленькая будка смотрителя; на щитке этого орлиного гнезда еще сохранилось название населенного пункта — уже нечитаемое, почти полностью стертое неумолимым временем с его дождями и непогодой. Здешняя вечность была окрашена в унылые оттенки тоски и смерти. Электрические провода свисали и раскачивались, как затаившиеся змеи на лианах. В нос путешественникам ударил запах гнилого дерева. То тут, то там они замечали островки разноцветной плесени на сморщенных деревянных панелях и плафонах. На покосившемся стенде, стоящем среди вороха грязной бумаги, пустых бутылок и смятых консервных банок, паромщик увидел схему движения — карту, пришпиленную канцелярскими кнопками за плексигласовым стеклом, пожелтевшим от солнца. Он не спеша подошел; девушка следовала за ним. Левой рукой паромщик быстро смахнул многолетний налет угольной пыли. Он водил пальцем по переплетению черных, синих и оранжевых линий, пытаясь разобраться в хитросплетениях этого лабиринта и определить свое местонахождение на плане. Все ориентиры хорошо согласовались с его рисунком, но были обозначены более конкретно. Паромщик почти сразу угадал деревню и ее окрестности.