Литмир - Электронная Библиотека

Входные билеты стоимостью около двух – пяти рейхсмарок были слишком дороги для того, чтобы наша семья могла посещать соревнования на Олимпийских играх. Однако по всему Берлину были организованы телевизионные комнаты (в Германии появилась первая в мире общественная телевизионная вещательная служба), доступ в которые был свободный – по бесплатным билетам. Едва узнав о доступности таких билетов, отец тут же отправился в почтовое отделение на Палисаденштрассе, где был оборудован ближайший к нашей квартире зал телевещания.

– У нас проблема, – сообщил отец с озабоченным видом, когда вернулся домой. – Мне удалось достать лишь три билета, и они дают право на просмотр зрителям не младше четырнадцати лет.

– Я присмотрю за Эрви, – предложила мать. – Отправляйся с Хорстом.

– Нет, погоди-ка, папа, – попросил я.

У меня появилась одна идея, и я исчез в спальне родителей. Когда я вернулся, то на мне были длинные брюки брата.

Мать засмеялась:

– Эрви, тебя никуда не пустят в таком виде.

– Но все же стоит попробовать, – подмигнул мне Хорст. – Он ведь достаточно высок для своего возраста.

Когда мы подошли к двери почтового отделения, чиновник с серебристой бородой и усами взял у меня билет и нагнулся вперед, чтобы посмотреть мне в глаза. Затем с кривой улыбкой он кивнул и взъерошил мне волосы большой грубой рукой, от которой пахло свежим табаком.

Ведомые толпой, мы зашли в затемненную комнату, где на полке, высоко у стены, стоял телевизионный приемник. Мы ждали в тишине, пока техник, встав на табурет, крутил ручки управления. Когда на экране появилась картинка с олимпийского стадиона, раздался всеобщий вздох облегчения. И мой отец удовлетворенно объявил:

– Какое же чудо дал Гитлер немецкому народу!

Глава 2

Ученик

В течение моего последнего года в школе, два раза в неделю, первый урок проводился в зале округа евангелистской церкви Воскресения, где мы изучали Библию в подготовке к церемонии конфирмации 1938 года. Я и еще около двадцати других учеников стали зарегистрированными членами конгрегации, в которой старостой служил мой отец. В конце месяца я покинул школу, чтобы занять свое место в мире труда.

* * *

– Твоему деду было хорошо там работать, – объявила мама, склонившись над раковиной, – значит, и тебе будет неплохо.

– Но в школе мне нравилось мастерить из дерева. У меня к этому были способности, – запротестовал я. – Ведь Хорст – плотник, и если ему хорошо…

Мама оторвалась от тарелок, выпрямилась и, уперев мокрые костяшки пальцев в бока, резко развернулась, словно русская балерина.

– Ты мне дерзишь, Эрви. Посмотри на своего дедушку. Он работал пекарем больше сорока лет и все еще здоров и неплохо выглядит. – Она пригрозила мне пальцем. – Больше такого не потерплю! Пекарское дело – достойное занятие. И ты никогда зимой не замерзнешь, если устроишься в ту пекарню на Мемелерштрассе. Это совсем недалеко. На велосипеде ты доберешься туда за десять минут. Подумай о деньгах, которые ты сможешь сэкономить на оплате за электричку. Ох, чуть не забыла! Тот добрый польский господин наверху предложил отремонтировать твой велосипед, да еще и покрасить, чтобы он выглядел как новый!

Пятница, 1 апреля 1938 года

Подчинившись наставлениям матери, я ровно к 6:00 утра явился в пекарню Глазеров. Фрау Глазер, невысокая полная женщина с румяными щеками, смерила меня взглядом.

– К тебе новенький! – крикнула она через плечо.

В дверном проеме из-за прилавка появился сам герр Глазер, крупный, плечистый мужчина с широким лицом.

– Ах, Эрвин! Хорошо, ты как раз вовремя. Я отведу тебя в подсобку, чтобы ты познакомился с Фрицем. Будете работать вместе. Он хороший парень и тоже только что окончил школу.

Я проследовал за господином Глазером в коридор.

– Рядом с входом в пекарню дверь в мою гостиную. И хорошенько запомни то, что я сейчас скажу: дверь в пекарню справа, а туалет – в дальнем конце коридора. Не перепутай, какая дверь куда ведет, – добавил герр Глазер.

В подсобке радиоприемник надрывался от военных маршей. Герр Глазер подвел меня к груде 50-килограммовых мешков с мукой.

– Только что с мукомольного завода, – с довольным видом проговорил он, хлопнув широкими ладонями. В воздух полетело облако белой пыли. – Ну-ка, давай, – многозначительно кивнул он мне и ткнул пальцем верхний мешок, – подними-ка вот этот.

Ухватив мешок обеими руками, я потащил, но смог сдвинуть его всего на несколько сантиметров.

– Не волнуйся – скоро твои родители получат более крепкого Эрвина, – хрипло засмеялся господин Глазер. – Я-то сам не могу ничего таскать, старые ноги подводят…

После знакомства с Фрицем я чистил противни, а он замешивал следующую партию теста.

– А что, у хозяина и в самом деле что-то с ногами? – спросил я.

– Трудно сказать, но он никогда не берется за тяжелую работу, – ответил Фриц.

– А почему он все время напоминает мне про двери?

– Да это все весна, Эрвин! Когда становится потеплее, ему нравится трахаться в гостиной. А его дочь спит вместе с ними в одной спальне. Вот и получается: где же ему этим еще заняться? Только бы он не разбрасывал свои презервативы в туалете…

Четверг, 10 ноября 1938 года

Проработав почти восемь месяцев учеником пекаря, я ненавидел каждый поворот педалей своего велосипеда, когда в полнолуние снова спешил в пекарню, чтобы провести там очередной занудный день.

Господин Грюнфельд, еврейский мясник, был точен, как хронометр, но в то утро на Палисаденштрассе его почему-то не было видно. Может быть, в этот день я опоздал? Людей на улицах было больше обычного. Боясь, что проспал, я посильнее надавил на педали…

Въехав на Франкфуртер-аллее, я заметил толпу, собравшуюся у обувного магазина Лейзера. Я замедлил ход, чтобы получше рассмотреть происходящее. Зрители молча наблюдали, как горстка людей сидела на обочине, примеряя сверкающие новенькие ботинки из сваленных вокруг коробок.

– Будь осторожнее, сынок, – предупредила меня одна из женщин, стоящих на краю тротуара. – Они разбили витрину, и повсюду рассыпаны битые стекла.

Я надавил на тормоза, остановив велосипед.

– А что случилось?

– Это худший вид воровства, – громко ответила женщина, чтобы ее слышал мужчина, примеряющий пару украденных ботинок, – мародерство.

– Они сами напросились, – огрызнулся мужчина. – Эти евреи – а многие из них убийцы – они возомнили, будто могут убивать немецких дипломатов где угодно. Сначала это был Густлофф в Давосе в 1936 году, а теперь вот Рат в Париже – ну ничего, пора им показать, кто хозяин в Германии.

– Но ведь это полный идиотизм, – возмущалась женщина, – если дипломатов и в самом деле убили сумасшедшие, оказавшиеся евреями, разве это делает виновными всех евреев?

Хотя из сводок новостей люди узнавали о многих других примерах народного гнева в Германии и Австрии, я лично был свидетелем лишь еще одного инцидента. Позже в тот же день, возвращаясь домой после посещения торгового колледжа на Фридрихштрассе, я проезжал мимо Новой синагоги на Ораниенбургерштрассе. Главная дверь была обуглена, что было явным свидетельством попытки поджога. Однако никаких других следов или повреждений на здании не было.

Прощай, детство!

К моему пятнадцатому дню рождения – 12 декабря 1938 года – я уже достаточно окреп, чтобы поднимать тяжелые мешки с мукой, не съеживаясь от одной только мысли, что придется это делать. В тот день герр Глазер с важным видом объявил, что теперь мой рабочий день увеличен и теперь – за исключением субботы – я должен с 18:00 до 21:00 чистить противни и готовить тесто для замеса на следующее утро. Вообще чистка и уборка, как я выяснил, являлись очень важной частью работы в немецкой пекарне.

Как 15-летний юноша, я официально перешел из «юнгфолька» в «гитлерюгенд», но из-за долгих часов работы в пекарне был избавлен от необходимости посещать частые митинги. Однако с меня взимали такие же членские взносы, как и с прочих участников, и поэтому я был своего рода почетным членом организации. Стоит к этому добавить, что я крайне отрицательно относился к тому, что моя работа в качестве пекаря, по сути, не давала мне возможности стать активным членом «гитлерюгенда». Когда я состоял в «юнгфольке», то участвовал в певческих конкурсах и спортивных состязаниях в летних лагерях с командами других регионов Германии. Однако по закону я был обязан являться в контору Немецкого рабочего фронта, нашего профсоюза. Ежась от холода в длинной очереди ожидающих регистрации, я неожиданно познакомился и разговорился с Робертом Леем, министром труда, и посетовал на свои бесконечные часы, которые проводил в пекарне.

4
{"b":"610011","o":1}