– Да построить я его хочу! – возопил Сучок.
– Конечно, построишь! – ещё энергичнее закивал Бурей. – А то где венчаться?
– Да ну тебя! Наливай лучше! – махнул рукой Сучок и рухнул с лавки.
Бурей подхватил приятеля, водрузил его обратно, сунул в руки ковш и задал в высшей степени глубокомысленный вопрос:
– Ы?
– Бумздровы! – Сучок прекрасно понял приятеля.
– Ты, хрр, эт, Кндраш, дальше скзывай, – попросил Бурей и принялся закусывать.
– Вот, ик, Серфимшка, с соплячьих лет… значт, – принялся рассказывать о своей мечте мастер.
Бурей растроганно слушал, кивал, поддакивал и, видимо, из-за одолевшего его сентиментального настроения со страшной силой уминал всё подряд, что стояло на столе. Однако, занятый поглощением пищи и занимательнейшим рассказом косноязычного от возлияний плотника, обозный старшина не забывал о долге радушного хозяина и не раз подливал гостю, не забывая, впрочем, и себя.
– Вот… ик… ткой снаружи он и будет, Срфмушка, а снутри… – плотницкий старшина осёкся на полуслове: Бурей, с синим лицом, сидел молча, с закатившимися глазами, и не дышал.
– Серафимушка-а-а! – от вопля Сучка всполошились все окрестные собаки, однако Бурей остался тих, синь и бездыхан.
Мастер вскочил с лавки и принялся трясти друга за плечи. С тем же успехом можно было пытаться голыми руками вырвать столетний дуб – обозный старшина остался недвижим.
– Ты что ж, аспид, помереть тут удумал? – Сучок со всей дури попытался садануть кулаком по физиономии Бурея, однако попал по спине.
Обозный старшина вернул зрачки на место и издал звук, похожий на тот, который издаёт стаскиваемый с ноги мокрый и тесный сапог, крупно сглотнул и задышал:
– Ох, спси… тя… бог, Кндраш! – лёгкие Бурея работали не хуже кузнечных мехов. – Помр бы, кабы не ты! Дай рсцелую, дрг любзный!
Сучок попытался уклониться, но Бурей медвежьей хваткой облапил его, выдавил из лёгких весь воздух и расцеловал, щедро перемазав при этом застывшим жиром.
– Пусти, ведьмедина! Задушишь к едрёней матери! – последними остатками воздуха прохрипел мастер.
– Эх, Кондрат, где ты раньше был?! – дыхание у горбуна уже вполне восстановилось, даже язык лучше ворочался. – Никогда так душевно ни с кем за чаркой не сидел!
– От и я с тобой, Серафимушка! – Сучок от избытка чувств не только протрезвел слегка, но и пустил слезу пьяного умиления. – Не знал не ведал, что тут такие душевные люди живут!
– Давай ещё тяпнем, Кондраш?
– Давай! – согласился плотницкий старшина. – Только по маленькой, а то я с утра с Алёной – соседкой твоей… ик… сговорился. Крыша у ней… ик!
– Хррр… Неужто уже сговорился? – Бурей полез пятернёй в свою необъятную шевелюру. – Умеешь! Быстро ты, ить! Молодец, коли так! Она, ить, баба добрая!
– А чо там… ик… уметь-та?! – Сучок горделиво задрал нос. – Дранку… ик… перестелить… умеючи-то? Да раз плюнуть!
– Хрр, бабу с умом да умеючи легко уговорить, – согласился Бурей.
– Во-во, топориком тюк… – начал было Сучок, но осёкся – забыл, чего сказать хотел.
– Эт ты, хрр, врёшь… топориком, – замотал башкой Бурей, – Не успел ты Никона приголубить – я отобрал! А ты чего ёрзаешь-то?
– В нужник хочу! – отозвался Сучок, слегка посучивая ногами.
– Так иди! – милостливо разрешил Бурей, широким жестом указывая на дверь. – Тама он!
– Ноги не идут! – плотницкий старшина засучил ногами активнее: подлый мочевой пузырь от напоминания усилил свой натиск.
– Давай подсоблю! – Бурей попытался встать, но не смог. – Хрр, и у меня не идут!
– А давай, Серафимушка, вместе… Оно вместе сподручнее, мы в артели завсегда так, – Сучок ухватил ручищи Бурея и пристроил себе на плечи. – Ну, давай, встали! Раз, два – взяли! А теперь ножками… сперва левой, потом правой, а то обмочусь!
Друзья, упираясь лбами друг в друга, сделали несколько шагов и дошли почти до двери, но тут Бурей встал и шумно выдохнул:
– Погодь, Кондрат, тяжко чего-то! Мож, песню затянем? С песней на походе сподручнее!
– Давай! А какую?
– А счаз! – и Бурей во всю глотку заревел:
Будет плакать по мне, добру молодцу,
Жена-жёнушка, раскрасавица-а-а.
Пусть ей чёрну весть принесут поутру,
Что вдовой вековать оста-а-а-анется.
Приведут коня мово в поводу-у-у,
Меч да бронь сберегут для неё-о-о,
Мои други, передайте тогда-а-а-а
И остатнее слово моё-о-о-о:
Ты не плачь, не грусти жена обо мне-е-е
Да за сыном лучше гляди-и-и.
Меч ему отдай по весне-е-е-е
И в поход его проводи-и-и-и.
Бурей тяжело вздохнул, открыл башкой (руки-то заняты) забухшую дверь, набрал в грудь побольше воздуха и снова затянул песню:
Их го-о-оловы бу-у-уйны лежат в ковыля-а-ах,
Над ни-и-ими лишь во-о-ороны вью-у-у-утся!
Этот припев подхватил уже и Сучок. С такими вот завываниями друзья преодолели около трети той бездны вёрст, что отделяла их от нужника. Их славный анабасис сопровождался заливистым собачьим лаем и забористыми комментариями соседей насчёт «свербигуздов, по ночам шляющихся».
– Не, так не пойдёт! – вдруг заявил Сучок.
– Чего не пойдёт? – не понял Бурей.
– Песня не пойдёт! – мастер не на шутку рассердился. – Не дойдём! Унылая она!
– А какую надо? – насупившись, спросил обозный старшина.
– Бодрую! Про богатырей чтоб!
– Хрр, эт можна! – оскалился Бурей и тут же выдал на удивление бодро и трезво:
Будет плакать по мне, добру молодцу,
Эх! Жена-жёнушка раскрасавица-а-а.
Принесут ей чёрну весть – эх! – поутру,
Что вдовой вековать о-о-останется. Эх!
Приведут коня мово в поводу-у-у, ой-ля-ля!
Меч да бронь сберегут для неё-о-о, эхма!
Мои други, передайте тогда-а-а-а, твою мать!
И остатнее слово моё, – ух, да мое!
Ты не плачь, не грусти, жена, обо мне-е-е, эхма!
Да за сыном лучше гляди-и-и, твою мать!
Меч ему отдай по весне-е-е-е, эхма!
И в поход его проводи, уй лю-лю!
Под эту песню и вправду пошло лучше – до нужника друзья доковыляли резво и даже приплясывая. Обратный путь занял меньше времени – Бурей и Сучок знали уже, как скрасить его тяготы, да и прохладная майская ночь немного повыветрила из них хмель.
– Ох ты ж, едрит твою бревном суковатым, – удивился Сучок, глянув на небо. – Хорошо с тобой, Серафимушка, но и честь надо знать! Работать мне завтра! Давай на посошок, и пойду я.
– Хрр, итить его, только сели! – Бурей открыл дверь в избу. – Ладно, на посошок и всё!
Они выпили «на посошок», потом «стремянную», потом «на ход ноги», потом «за лёгкую дорогу», а потом Сучок с размаху шваркнул кулаком по столу:
– Не пойду никуда! С кем ещё так душевно поговорить, кроме тебя, Серафим Ипатьевич?!
– Хороший ты человек, Кондратий Епифанович! – Бурей облобызал друга. – Давай за это?
– Давай!
– От до чего же ты хороший человек! Почаще нам встречаться надо! – обозный старшина хотел хлопнуть мастера по плечу, но попал по голове.
Сучок упал с лавки на пол и захрапел. Бурей потряс храпящего друга, потом ещё… и ешё – Кондратий не просыпался.
– Хрр, спит! – Бурей сел на лавку. – И чего с ним делать? А-а-а, домой его надо! К Алёне!
Обозного старшину ничуть не заботило, что он думает вслух. Совсем даже наоборот – так легче было отлавливать разбегающиеся, словно тараканы в запечье, мысли.
