Листает Ванька свои тетради и везде и всюду находит пометки, сделанные Петром Федоровичем. Хотя при желании сам Ванька умеет писать красиво, но так, как писал Петр Федорович, никто никогда не напишет!
У Ваньки за день по всяким поводам сотня вопросов накапливается, а кто на них ответит? Верно, отец, мать. Дружинник, Моряк всегда его выслушивают и кое-какие ответы дают, но никто не умеет так интересно обо всем рассказать, как делал это Петр Федорович.
Что такое квадрат, Ваньке Петр Федорович растолковал и пообещал, что скоро куб объяснит. И вот не успел! Вместе с Петром Федоровичем ушла от Ваньки на дно Черного озера сокровенная тайча третьего измерения.
Может быть, легче стало бы Ваньке, если бы он заплакать мог, но он не плачет. Вместо него плачут серые облака, придавившие к земле Горелый погост. Текут по стеклам окон их скорбные слезы.
Приходит откуда-то отец. Выражение его лица хмурое, задумчивое.
— Соберика-ка, Арина, припас, на пасеку поехать надобно.
В другое время Ванька удивился бы, но теперь ему все безразлично, ничто его не интересует, не удивляет, не волнует. За него удивляется Арина.
— Чего, Киприан Иванович, на пасеке по такому дождю делать?
— Значит, есть дело...
Не в пример другим домам живут Перекрестовы, душа в душу, но... муж в доме всегда голова. Если говорит «нужно», значит, нужно.
— И Ваньку снаряди, его с собой возьму. Давай зипуны. Да веретья, какие есть, собери...
— Остудишь еще парня, — решается возразить Арина.
— Небось не сахарный, ничего ему не сделается! В избе сидеть и скучать — скорее хворь найдет.
Спорить с Киприаном Ивановичем Арина не решается. Он грузит на воз тяжелый мешок с припасами. Ванька прячется в сене под веретья.
— Но!..
Хоть и стар бурый мерин, но на обильных летних кормах работает в охотку. Да и Киприан Иванович делает ему облегчение: нет-нет и слезет с телеги, чтобы соскоблить кнутовищем навернувшуюся на колеса вязкую дорожную грязь.
Из-под веретьев Ванька не видит, куда они едут. Только когда колеса начинают плясать по горбатым корням деревьев, он приподнимается и выглядывает. Выбранная отцом дорога вовсе не похожа на дорогу, ведущую к пасеке. Больше всего она напоминает малоезженный проселок, ведущий к дальним юртам.
— Куда, тятя, едем?
— Куда надо, туда и едем... Но!.. — отвечает Киприан Иванович.
И Киприан Иванович не был настроен для разговора, и Ванька на беседу с ним не навязывался. Проехали целых десять верст, а может быть, того больше, прежде чем Киприан Иванович остановил мерина. Сошел с телеги, зашагал по мокрой траве, разглядывая ближние деревья.
«Отметку какую-то ищет!» — догадался Ванька.
Так оно и было. Проехав еще версты полторы, Киприан Иванович уверенно повернул телегу на маленькую полянку,
заблудившуюся в частом осиннике. Телега, кренясь то на одну, то на другую сторону, запрыгала. Затрещали, затрепыхались под ободьями колес валежник и молодые деревца.
Поездка протекала так необычно, что Ванька наконец заинтересовался.
Заехать на телеге в глубь тайги, конечно, было немыслимо: путь закончился в каких-нибудь двадцати саженях от дороги.
— Слезай, теперь приехали! — скомандовал Киприан Иванович.
На вылезшего из укрытия Ваньку сразу посыпались с листьев крупные и частые капли, но Киприан Иванович не обращал на дождь внимания. Выйдя на дорогу, он заровнял отпечаток колес свернувшей в сторону телеги. Даже помятую и испачканную траву оправил и почистил сорванной веткой. Потом приказал Ваньке:
— Глянь получше, видать с дороги телегу или нет?
Даже сам Ерпан не разглядел бы заехавшей в лес повозки!
— Теперь, значит, распрячь надо... Телегу здесь оставим, бурого на поводу поведем.
— Куда, тять, мы приехали-то?
— Куда? Когда на место придем, тогда узнаешь.
Было в голосе Киприана Ивановича что-то такое, что
заставило Ванькино сердце забиться в тревожном волнении.
— Тять... Ну, скажи-и...
— А ты никому не скажешь, где мы были?
— Вот крест святой!..
Никогда в жизни не крестился Ванька с таким вдохновенным усердием, как в этот раз.
— Рукой зря не маши, дело не шуточное: если про это кто узнает, большая беда будет.
— Про что «про это»?
— Про это самое, куда мы приехали.
— А куда?
— Не лотоши, а слушай. Помнишь, я тебе сказку про Голована рассказывал?
— Помню.
— Как Голован спасся?
— Все помню.
— Ну, мы и приехали в гости...
— К Головану?.. Или...
Киприан Иванович не дал Ваньке времени для догадки.
— Про Голована только сказка сложена, может, его вовсе никогда не было, а приехали мы с тобой сейчас в гости к Петру Федоровичу...
Так обрадовался Ванька, что даже удивиться позабыл. Показалось ему, что хмурая, мокрая тайга сразу посветлела и засмеялась, что все деревья вокруг закружились и в пляс пустились. Оно, конечно, показалось ему так не зря, Только если уж правду говорить, закружился и заплясал сам Ванька. Потом подпрыгнул и у Киприана Ивановича на шее повис.
— Живой, живой! Я так и знал, тятя, что он живой останется!
Шевельнулась от такой Ванькиной радости в душе Киприана Ивановича колючая родительская ревность.
Успокоил себя только когда подумал, что найдется в сыновьем сердце место для всех: для родителей—свое, для учителя —свое.
— Не хотел я поначалу тебя сюда везти, да сам Петр Федорович настоял, очень хотелось ему с тобой напоследок повидаться. Вроде поручительство за тебя дал, что ты никому не скажешь... Ерпан ему говорил, что уж очень ты о нем тоскуешь...
— Ерпан?!
— Кто ж еще больше? Наш секрет четырем ведом: двум в дьяконовском доме, мне да Ерпану.
— Да ведь Ерпан с полицейскими ходил Петра Федоровича искать!
— Ходил, потому что надо было, чтобы все поверили, будто Петр Федорович в самом деле в Черном озере утоп, и чтобы его вовсе искать перестали... Понял?.. Ерпан и уток для него стрелял, и ружье с пиджаком на нужном месте бросил, и деньги, какие с полицейских стребовал, Петру Федоровичу на дорогу отдал... Ну и я, конечно, подсоблял. А теперь мы с Ерпаном его на тайном месте в шалашике укрыли, чтобы никто подозрения не имел.
— Когда ты говорил, что на пасеку едешь, ты у Петра Федоровича бывал?
— Навещал. Опять же припас ему возил. Ерпан дичинкой его снабжает, я хлеб привожу, картошку, когда —
творог и масло... Погоди ты бежать, не торопись, не так еще близко.
Легко сказать «не торопись», но как не торопиться, когда ноги сами во всю прыть несут?
Но до убежища Петра Федоровича и впрямь оказалось далековато. Шли версты четыре, пока ветер не донес слабый запах костерного дымка. Хоть и нес Ванька тяжелый мешок с припасами, не выдержал и, обдирая лицо и руки сучьями, кинулся навстречу тому дымку бегом. Выбежал на берег небольшого ручейка и сразу увидел шалаш и стоявшего возле него человека. По худощавой фигуре, по плечам сразу узнал, хотя кроме усов у Петра Федоровича была теперь черная, довольно большая борода.
Бросил Ванька мешок и — к Петру Федоровичу. Хочет слово сказать и не может, только сопит.
— Чего ты сопишь, Иванушка?
Еще громче засопел Ванька, услышав знакомый голос.
— Мне, Петр Федорович, плакать хочется, а я не хочу,— шмыгая носом, торопливо ответил Ванька.
Вот и пойми после этого, чего человек хочет, чего не хочет!
Петр Федорович гладит Ваньку по мокрому картузу и очень серьезно отвечает:
—* Правильно, Иванушка! Лучше сопеть, чем плакать.
После таких слов Ванька перестает сопеть и полностью обретает дар слова.
— Ух ты, борода-то какая здоровая у вас выросла! Вроде как у тятьки, только не топором, а долотом.
По небольшому оврагу возле шалаша тек ручеек, вокруг росло много малины. И вообще место убежища Петра Федоровича было выбрано с таким старанием и толком, что Ванька тут же изъявил желание построить рядом другой шалаш и в нем поселиться. -И очень огорчило его, когда такая мысль была отвергнута сначала Киприа-ном Ивановичем, потом самим Петром Федоровичем. И отвергли они ее правильно: не такой был Ванька парень, чтобы его хотя бы однодневное отсутствие осталось на погосте незамеченным. Опечалило его и другое — то, что совсем скоро, может быть завтра, Петр Федорович уедет отсюда... Надзор с пристаней был снят, и все зависело от Ерпана, обещавшего добыть для Петра Федоровича паспорт (что это за штука, Ванька не знал, но говорили о паспорте как о чем-то очень важном), и еще от какого-то
