Особенно после третьей рюмки, ага.

А после пятой так вообще возникает риск впасть в меланхолию, с переходом, после седьмой-восьмой, в слегка пошловатую сентиментальность. И вам после этого только и остается, что допиться до полного катарсиса.

Шучу-шучу.

Просто в этой жизни хватает вещей, от которых только ирония и спасает.

И – более ничего.

Ибо верхние пуговицы у рубашки, безусловно, можно и нужно время от времени расстегивать, но человек, постоянно расстегнутый до пупа, теряет стиль: и прощать себе такого нельзя, потому как это прямой путь к деградации, поскольку в определенном возрасте утрата стиля начинает грозить потерей самого себя, и это начинаешь чувствовать как никогда остро и наверняка…

…Покурил.

Уткнулся слегка разгоряченным лбом в холодное оконное стекло. Ай, думаю, какие мы все-таки молодца, что снова туда выбрались.

Ай, молодца…

…В купе, когда я вернулся, уже вовсю спорили про Украину.

Вот сколько не езжу последнее время по России – всюду говорят о войне.

И хорошо, кстати, что пока еще только говорят.

Когда я вошел – замолкли.

Просто у каждого своя работа, а в доме повешенного о веревке как бы не дискутируют, да…

– Гкхм, – наконец-то прокашливается Славян.

Я киваю.

– И о футболе, – говорю, – тоже ни слова. В гробу я их, мать, через поперечную, видал. Обо всем остальном – да сколько вам будет угодно…

– Не понял? – удивляется Глеб. – А при чем тут футбол?

Я хмыкаю.

– А при том, что сольют наши на чемпионате мира, – кривлюсь. – Позорно и скучно сольют. Особенно если без Широкова. Я поэтому сейчас с вами тут. В поезде на Кольский еду. А не на самолете в Бразилию лечу.

– Да, – вздыхает Славян, – я, в общем, тоже…

Покривились, пожали друг другу руки.

Славка принялся разливать.

– А скажи, – все-таки решается, – Валерьяныч. Чё там в ваших верхах по Украине-то слышно? Ну ведь все равно в покое не оставим. Будем, как твой любимый кот, вокруг сметаны ходить. Так что лучше уж тут, в поезде поговорить. И ехать себе с чистой головой дальше на Кольский, как считаешь?!

Я вздыхаю.

– Это, – интересуюсь ехидно, – в каких «верхах»? Ты отечественную журналистику, что ли, в виду имеешь?

Он кривится, подмигивает:

– Знаем мы, – говорит, – твою «журналистику», Валерьяныч…

…Знает он, думаю.

Убивать таких «знатоков»…

Но в ответ только вздыхаю:

– Если б, – говорю, – ты, Славка, реально что «знал», ты б меня сейчас вообще ни о чем бы и не спрашивал. Потому как был бы ты тогда под очень, извини меня, даже и серьезной подпиской…

Посмеялись.

Я взял ломтик сала, завернул в него разрезанную пополам дольку чеснока, макнул в горчицу, положил на кусок черного хлеба.

Поднял рюмку:

– Давайте, – говорю, – парни, для начала выпьем. За то, чтобы дрянь, которая шагает сейчас по украинской земле, никогда не пришла на нашу…

…Ларин покивал, пожевал губами.

Славка просто выпил.

Согласился, значит.

Да и у меня водка тоже как-то очень по-доброму провалилась.

Добавил к сооруженному бутерброду ломтик малосольного огурца, зажевал, горчица пряно обожгла рот.

Подумал.

Соорудил следующий и сразу же после этого понял, что что-то пошло не так.

В смысле, – есть как-то сразу и неожиданно – расхотелось.

Нда.

Ну, да ладно, может быть, чуть попозже…

…Гляжу, а парни – молчат.

Смотрят.

Ждут.

Надо все-таки, стало быть, отвечать.

Даже если и не хочется…

– Плохо там все, – говорю, – мужики. Очень плохо. Там, похоже, теперь только война и будет. Долгая, гражданская и настоящая…

Глеб мотает головой.

Сглатывает.

– Вот так вот, значит, – тянет, – говоришь…

Я – только киваю.

Глебушка отбирает у Славки бутылку и начинает решительно разливать по следующему «дозняку».

– Нас, – даже не спрашивает, утверждает фактически, – естественно, тоже коснется?

Тут даже Славян фыркает.

– Нет, – кривится, – блядь. Нам дадут в стороне постоять. Ага…

Смеемся.

Негромко и не очень весело.

Но – смеемся.

А что нам, плакать, простите, что ли?!

Лучше уж – если так…

…Проснулся я оттого, что мы где-то стояли, сильно храпел Славка и слегка побаливала голова.

Натянул шорты, футболку, взял сигареты, вытолкал тело в коридор.

Глянул сначала в окно, потом на часы, прикинул.

Так.

Пять минут десятого.

Значит, Питер.

Ладожский вокзал, если мне склероз, конечно, не изменяет.

На перрон, что ли, выйти?!

Подошел к висящему на стене между двух вагонных окошек расписанию, еще раз сверился с часами: да нет, нет никакого смысла, через пять минут уже отправляемся. Лучше спокойно в тамбуре покурить…

…Пока курил в опять одиноком тамбуре, – смотрел в окно и ломал глаза о нудный питерский дождь.

Удивительный город, думаю, все-таки.

Абсолютно не вписанный в ландшафт.

И, более того, этому унылому ландшафту – какой-то совершенно чужеродный, что ли. Такое ощущение, что его тут просто не должно быть.

В принципе.

А он – есть.

И даже люди живут…

…Затушил окурок, выкинул, сплюнул туда же, в пепельницу, доплелся до купе, сделал длинный глоток из стоящей на столике полупустой бутылки ирландского виски (ничего себе, мы вчера, оказывается, еще и до виски добрались!) и снова завалился спать.

За тонкой стенкой в соседнем купе шумели и что-то двигали: видимо, кого-то в Питере подселили.

На этом, собственно говоря, и заснул…

…В следующий раз меня разбудил уже проснувшийся и даже умытый Славка.

– Вставай, – говорит, – Валерьяныч. Одиннадцать уже, к Волховстрою потихоньку подъезжаем. Надо бы выползти, пива купить. Холодненького, там бабки носят. А то башка что-то раскалывается, как ненормальная…

…Усадил себя вертикально, с трудом разлепил глаза.

– А этот что? – киваю на распростертое тело Глеба.

– Мертвый, – морщится Славян. – Даже пробовать поднимать не буду. А ты хоть покуришь заодно.

– Я, между прочим, все слышу, – неожиданно говорит распростертое тело. – Но вставать реально отказываюсь, пока вы пива не принесете. На меня, кстати, бутылки, минимум, три. А лучше четыре. И окушков пару сушеных у старушек, кстати, купите. Тогда, наверное, – поднимусь…

…На перрон Волховстроя мы со Славкой выпрыгивали едва ли не первыми.

Люблю, кстати, Север.

Чистенько здесь все, аккуратненько, не то, что на Юге.

И воздух совсем другой: свежий, смолистый, несмотря на вполне себе ощущаемые «элементы промышленного пейзажа».

Впрочем, – я все равно тут же закурил…

…Славян, стуча и быстро перебирая копытами, тут же умчался куда-то вдаль в поисках холодного пива, а я, напротив, начал неспешно прогуливаться среди немедленно заполнивших перрон лоточников с копчеными сигами, угрями и отчего-то водящимся исключительно на Дальнем Востоке терпугом.

Рыба, честно говоря, большого доверия не вызывала.

Явно коптили «жидким дымом», причем в промышленных количествах, а это, что называется, – от греха.

Наконец приглядел скромно стоящего в стороне слегка помятого мужичонку с вязкой сушеных окуней.

– Что, – спрашиваю, – отец? Ломает?

Его аж передернуло.

– Да перебрали, – морщится, – вчера с зятем на рыбаловке. Вот, думаю, продать что-нибудь да подлечиться…

Тут как раз кстати и Славян назад прискакал с двумя тяжеленными пакетами.

– Во, – хвастается, – «Жигули» разливные надыбал. И холодненькое…

…Глаза у мужичонки загорелись волчьим огнем.

Пожалел дядьку, сунул ему бутылку.

– На, – говорю. – Лечись. Рыбу-то за сколько отдашь?

Он аж чуть не прослезился.

– Ну, мужики, – качает головой. – Вот сразу людей правильных видать. Вот прям бесплатно бы отдал, если б зятек за вокзалом не мучился. Он у меня с армии недавно пришел, молодой еще, стесняется идти торговать…