К тому времени, когда Эндре достиг подросткового возраста, Юлия уже была слишком занята семейным бизнесом, чтобы уделять много внимания сыну, которого она сама когда-то и избаловала. После школы он бродил по еврейскому кварталу Пешта в компании других подростков, предоставленных самим себе. «Мне кажется, Эндре просто делал все, что ему нравилось», – вспоминала его подруга детства Эва Бешнё, темноволосая и довольно угрюмая девушка с такими темными глазами, что однажды в трамвае вагоновожатый посоветовал ей вернуться домой и хорошенько их вымыть.

В те часы, когда Эндре не бродил по закоулкам Пешта, он играл с Евой и двумя ее сестрами-подростками, Панной и Магдой. «Потом Эндре (а он был великим романтиком) рассказывал мне, что был влюблен в меня и моих сестер и никак не мог решить, кого из нас он любит больше», – рассказывала Эва. Ее мать, принадлежавшая к верхушке среднего класса, категорически возражала против присутствия грубого Эндре, «и он надеялся, что кто-то нас украдет, а он, герой, спасет девушек, и тогда мои родители наконец полюбят его. У него была очень, очень романтичная душа…».

Сейчас 91-летняя еврейка Эва, пережившая почти столетие ужасов, живет в одиночестве в Амстердаме – сюда она переехала еще в 1933 году, когда пришел к власти Гитлер. Хотя физически она очень слаба, голова у нее по-прежнему ясная, а воспоминания – горькие, романтичные и яркие. Известный в Голландии фотограф, она всю свою жизнь мыслила образами[8].

– Я звала его Банди (это уменьшительное от Эндре). Да, такое было у него прозвище. А еще мы называли его Капа, что значит «акула». А у его брата Корнелла была кличка Крокодил[9].

Как вспоминала Бешнё[10], Банди часто жаловался на скуку и постоянно искал конфликты и опасности. Благодаря Эве он пристрастился к лыжам – несмотря на резкие протесты матери, Юлии. Раздобыв где-то лыжи, 15-летний Эндре сразу же отправился вместе с Бешнё на гору Швабхедь, возвышавшуюся над Будапештом. До этого он никогда не пробовал даже стоять на лыжах, но это не помешало ему смело подняться на подъемнике на самую вершину.

– Я это сделаю, – твердо сказал Эндре, когда Будапешт исчез в дымке, а внизу виднелась только гигантская дуга замерзшего Дуная.

– Но ты даже не знаешь, что делать, – заметила Бешнё.

Эндре пожал плечами:

– Я все равно это сделаю!

– Он никогда не боялся пробовать что-то новое, особенно любил рискованные предприятия, – рассказывала Бешнё. – Тогда я очень надеялась, что он не сломает ногу, и он таки ее не сломал. Он не только спустился с горы, но и снова на нее поднялся… Он всегда хотел делать все сам.

Смуглый юноша с густыми бровями, пухлыми губами и нежными руками, Эндре становился все более популярным среди своих одноклассниц и соседских девочек. Его часто можно было видеть в тени моста Эржебет, самом популярном месте поцелуев у юных влюбленных Пешта. Но, судя по всему, свою невинность он потерял вовсе не с большеглазой славянской девушкой из Пешта. Позже он рассказывал, что первый секс у него был с богатой клиенткой матери, женщиной в летах, которая соблазнила его, когда он привез ей новое платье[11].

Вскоре Эндре примкнул к левым революционерам. Общественно-политический климат в стране требовал смелых действий: в Венгрии с конца двадцатых годов продолжались кровавые стычки между левыми и правыми. Яростные баталии между соперничающими группировками вспыхивали на улицах венгерской столицы едва ли не еженедельно, и к тому времени, когда Эндре стукнуло шестнадцать, он уже был ветераном уличных боев. Вместе с тысячами других молодых радикалов он часто проходил маршем по рабочим районам Пешта. «Эндре стал политически активным по нескольким причинам, – объясняет Бешнё. – Прежде всего его дискриминировали как еврея, но важно и то, что он сам стремился навстречу опасности».

Во время «охоты на ведьм», устроенной сенатором Маккарти в 1950-х годах в США, Эндре, опасаясь, что прошлое настигнет его, неоднократно отрицал, что был членом коммунистической партии в Венгрии или любой другой стране. В 1953 году в заявлении, сделанном под присягой, он так объяснял свою политическую позицию того времени: «В течение последних двух лет обучения в старшей школе я стал интересоваться литературой и политикой и решил заняться журналистикой. В то время я был крайне критически настроен против антисемитской диктатуры вице-адмирала Хорти. Я изучал социализм, но обнаружил, что совершенно не согласен с целями и методами деятельности коммунистической партии»[12].

В этом заявлении Эндре не стал сообщать ФБР, что однажды в Будапеште поздно ночью он встречался с вербовщиком Коммунистической партии. По словам его брата Корнелла[13], рекрутер сказал Эндре, что «партия не заинтересована в молодых буржуазных интеллектуалах»[14], так что [Эндре] решил, что он партии не интересен. Если верить Корнеллу, то ночной флирт с коммунизмом обошелся Эндре очень дорого: «Проблема состояла в том, что эту “прогулку” заметила тайная полиция»[15]. Когда Эндре вернулся домой, два агента его арестовали. Зная, что многие «подрывные элементы» никогда не возвращались из застенков полиции Хорти, Юлия умоляла их не забирать сына, но ее просьбы были проигнорированы, Эндре бросили в полицейский фургон и доставили на допрос. В маленькой камере, где на стенах оставляли свои имена другие политзаключенные, нанятые Петером Хаймом головорезы жестоко избили его.

«Для большинства горячих молодых людей арест обычно становился сдерживающей мерой, – делилась своими воспоминаниями Бешнё. – Но Эндре они запугать не сумели. Когда они били его, он смеялся им в лицо, потому что они могли только подозревать, что он левый, у них не было никаких доказательств принадлежности Эндре к коммунистам. Думаю, Эндре смеялся над своими мучителями, пока не потерял сознание».

Как и на каком основании его позднее выпустили из полиции? Это остается загадкой. По утверждению Корнелла, этому способствовала жена заместителя начальника государственной полиции Имре Хетеньи, постоянная клиентка ателье Фридманов. «Благодаря этому знакомству наш отец смог добиться освобождения Эндре при условии, что он сразу покинет Венгрию», – писал Корнелл[16].

Но в силах ли простой еврей-портной повлиять на могущественного полицейского чиновника? Может быть, Хайм просто проиграл Дежё партию в пинокль? Эва Бешнё предполагает, что причина, по которой Эндре в конце концов покинул Венгрию, была гораздо менее драматичной: он просто последовал ее примеру. Сама Эва бежала от нараставшего в Венгрии антисемитизма. В 1930 году отец согласился отправить ее на учебу в Берлин, тогдашний центр экспериментальной фотографии[17].

Когда Бешнё сказала Эндре, что она уезжает в Берлин, тот небрежно заметил:

– Может быть, я тоже туда приеду!

– Да как ты доберешься до Берлина? – удивилась Эва. Она знала, что Фридманы едва наскребли денег, чтобы отдать Эрне в будапештский колледж. Откуда у них деньги на Берлин?

– Об этом не думай, – ответил Эндре. – Я приеду!

В июле 1931 года Эндре сел на поезд и уехал из Будапешта. Только в начале сентября после долгого кружного путешествия он прибыл в Берлин. Одинокий юноша, которому еще не исполнилось восемнадцати лет, внезапно почувствовал себя очень уязвимым. Он долго разыскивал Эву Бешнё и в конце концов нашел ее – она жила в крошечной квартирке[19].