– Но и вашему!
– И нашему! За это мы поблагодарим! Сами!
– Мы тоже не останемся в долгу! Парень угробил двоих ублюдков голыми руками…
– У меня был микрофон.…Теперь он сломался.
– У тебя будет сто таких микрофонов, парень! Это я тебе говорю, бывший техасский рейнджер. У вас крутили этот фильм?
– До одури!
Все закончено. Меня ведут по коридору к врачу. И обещают приличные штаны, взамен порванных. Оба президента живы, в бою полегло два телохранителя из наших, один американец, и убит не то шведский, не то датский оператор. Есть раненые среди журналистов. Двое из четверых террористов схвачены, один из них уже в больнице, серьезно ранен кем-то их охраны. Двое других убиты, мною. Я на всех экранах мира. В момент боя. Две компании успели все это заснять. Не растерялись, акулы чертовы! Всегда наготове!
Я – победитель! Мне легко и комфортно. «А дорога дальнею лентою вьется…»
Я привык быть победителем. Долой слабость! Никаких сомнений! Поставить на пути ущербности чугунные ежи беспредельной и расчетливой агрессивности! Никого не бояться! И прежде всего, самого себя! У меня тоже – «открытое славянское лицо».
Спецжизнь
…Смотрю в потолок. Лежу дома на своем потертом диване. Жду телефонного звонка. И стараюсь вспомнить, был ли в моей жизни глазастый «мерседес» и автомат в руках, было ли акулье рыло BMW вровень с моим окошком, был ли короткий бой за жизнь двух президентов? Было ли все это или могло бы быть!
Телефон оживает. Лениво беру трубку. Но это – не тот голос и не тот разговор.
– Сколько можно вам звонить! Никакого толка! – это вместо вежливого, сухого телефонного приветствия.
– А какого толка вам надо? – спрашиваю строго и заинтересованно.
– Сами знаете.… Чтобы грело…. Ну, чтобы тепло было.
– Наденьте свитер. У вас есть свитер, или там шарфик на худой конец.
– Вы что издеваетесь!?
– Отнюдь. Беспокоюсь.
– Я куда попал?
– Вот с этого бы и начинали. В частную собственность попали. В квартиру. 110 квадратных метров, два туалета, две ванные комнаты, обогреваемые полы, подземный гараж, тепло, уютно и богато…
– Буржуй! Гад! Всю Россию растащили, а сами в хоромах, во дворцах живут. И еще издеваются!
– А куда мы ее растащили?
– Сами знаете… то есть… знаешь!
– Без фамильярностей прошу. Мы с вами свиней вместе не пасли.
– А ну-ка назови свой адрес, гад! Я к тебе приеду, узнаешь, кто свиней пасет…
– Э! Братан, тебе в натуре мой адрес нужен? Ты че и в правду приедешь?
– Ты меня не пугай! Пуганные! Ишь! «В натуре!» Мы новых русских не боимся!
– А старых?
– Чего, старых?
– Старых-то никогда не боялись? Вам сколько лет?
– Сколько надо! Мои года – мое богатство!
– Миллионер, значит…
– Ну-ка назови свой адрес!
– А вы свой!
– Чего захотел. Нашел дурака…
– Да он сам нашелся! Это ведь вы мне позвонили.…Греет – не греет. Диспетчерская, что ли, нужна?
– А тебе какое дело!
– Да нет, никакого. Только телефон ваш у меня на спецопределителе уже давно висит, высвечивается. Я вот сейчас по нему адрес определю и подумаю, познакомиться поближе или не стоит!
– Ты, чего, чего! Мужик! Угрожаешь, что ли! Я ж ошибся. В диспетчерскую же звонил. У меня отопление еле работает…. Мерзнем.
– Иногда, батя, ошибаться можно только один раз. Как саперы!
– Только появись! Только появись у меня! Я сейчас в милицию позвоню! Они тебя научат, как с ветеранами разговаривать!
– Ну, позвоните! Со скорой помощью только не перепутайте, ради Бога…
Ветерану ответить было нечего. И он, нервно выругавшись, швырнул трубку. Ничего у меня, конечно, не высвечивалось и слово-то «СПЕЦопределитель» я вытянул из его, ветеранской жизни, в которой следом за понятием «спец» всегда случались неприятности, никем не объясняемые и никому неподотчетные.
Сколько себя помню, постоянно был на привязи у этой нелепой, неуклюжей частички, которая со временем превратилась в обособленный, емкий, «внелингвистический» общественный институт, поглотивший все то, что подобострастно следовало за самой частичкой и стремилось прилепиться к ее короткому сокращенному тельцу.
Звук этот столь же отвратителен, как и приятен: что-то вроде крепкой выпивки – заливаешь в себя с легкостью необыкновенной, а выливается это в нестерпимую головную боль и мерзкую тошноту.
В то время, как толпа выстраивалась в огромную голодную и нервную очередь, ты всегда был вне ее. Для тебя открывалась потайная дверь «спецраспределителя», где импортными этикетками отсвечивал «спецпаек».
Но следом за этом дышала в спину Спецрасплата. Ее главные принципы были усвоены, как Устав тайного общества: язык – за зубами, трезвость расчета, авторитеты назначаются не тобой и не часто. Вот с этого и начинается та самая «нестерпимая головная боль». Преодолевается она лишь привычкой и терпением. Других лекарств нет. Но болезнь, тем не менее, развивается, и когда частичка «спец» уже даже шепотом не произносится голодной и нервной толпой, похмелье после нее остается, потому что в неприкосновенности сохраняется Устав, породивший этот лингвистическо-общественный оборот. В том же ряду – «спецсвязь», «спецтранспорт» – это, когда у тебя есть, а у других нет и не положено иметь. Это, когда один лишь интерес, который вызывают столь особенные понятия, становится основанием для интереса по отношению к тому, кто его первоначально проявляет. Оказаться в кругу тех, кто вправе пользоваться этими «спецвозможностями», означало и означает до сих пор принадлежность к избранному кругу, живущему по Уставу. Я – живу по этому Уставу, я – сектор, пусть маленький, пусть чуть приметный, этого круга. И если исчезну, перестану замыкать круг, то на мое место встанет другой, иначе круг разорвется и наружу вытечет нечто, что не имеет названия, что, скорее, плазма цвета крови, химический состав которой величайшая государственная тайна.
Есть еще один хвостик за всесильной частичкой «спец». «Задание». А все вместе – «спецзадание». За него и полагаются все остальные «спецы». Но оно и есть главный источник головных болей и недомоганий, порой, тех, кто его не заказывал, но исполнял и, уж, конечно, не ожидал для себя особых прибылей и успехов.
Так вот, сижу у телефона и жду «спецзвонка», и от скуки и нетерпения развлекаюсь телефонным теннисом с замерзающим в своей квартирке ветераном.
Телефон опять оживает.
– «Спецтранспорт» за вами вышел. Доставит на «спецдачу», получите «спецзадание». К исполнению приступайте сразу, немедленно. Подмойтесь, как следует, приведите себя в боевую готовность. «Спецодежда» ожидает вас в «спецгардеробе».
Звучит все это издевательски. Но так шутит только один человек, которому все сходит с рук. Я узнаю голос Паши Шарковского. Редкая пройдоха и мой старый приятель. Но несмотря на форму, содержание Пашиного звонка вполне серьезное.
Молчу. Он тоже. Потом хмыкаю.
– Что, майор, рычите в трубку? Не ясно сказано?
– Иди ты, Паша, со своими шуточками!
– Сам иди…на «спецдачу», красавчик ты наш спецсекретный.
«Спецсредства» не забудь! Надежные, нервущиеся, чтобы никаких последствий! И без возражений, майор!
В трубке сигналы. Улыбаюсь, а потом тяжело вздыхаю. Я готов к спецзаданию, как всегда: чисто выбрит, омылся благовонными шампунями, от меня к тому же благоухает модной парижской водой. Жду «спецмашину». Родина, презрительно щурясь, смотрит на своего солдата. Он и его штык готовы к бою не на жизнь, а на смерть. И штык всегда в порядке! Будь оно все проклято! …Все, кроме штыка.…От него все же есть какая никакая польза. Он меня кормит и оберегает.
Небылица, четвертая
Вертолет «стрижет» землю так, будто хочет побрить ее до матового блеска. Пилот ищет посадочную площадку в горном предместье Северного Кавказа. Наконец, лужайка промелькнула под одутловатым телом машины, резкий вираж и колеса нервно касаются немятой травы. Мы вываливаемся из душного жерла вертолета, будто бильярдные шары, запущенные на зеленое сукно стола опытной рукой жуликоватого мастера азартной игры.
