© Анна Инк, 2017

ISBN 978-5-4485-3290-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Что я подумала, когда увидела Инга в первый раз? Для начала я обратила внимание на его улыбку. Мужчинам в Городе не свойственно улыбаться, оголяя зубы. Антропологами давно было признано, что улыбка есть не что иное как оскал, демонстрация агрессии, необходимой в условиях соперничества. Соперничество – прерогатива женщин, а особям второго пола не с кем и не за что бороться; мужчинам из общества цэрпер нечего достигать. Обворожительная улыбка, обнажающая белые ровные зубы, с растянутыми и приподнятыми уголками губ, в совокупности с прищуренными глазами, с едва заметными морщинками чуть ниже переносицы… его улыбка – это атрибут мужчины из класса доноров. И когда Инг шёл мне навстречу по коридору корпорации, я подумала, что он – очередной кандидат на звание «Аполлон 2113», которого пригласили на съёмки.

Сколько шагов он сделал прежде, чем я перевела взгляд с его губ на глаза? Я могу вспомнить: его голова едва заметно поднималась и опускалась в такт движениям – пять раз. Именно столько нажатий необходимо для массажа сердца прежде, чем втолкнуть воздух в человека. Я утопала в этих секундах как в кубометрах прохимиченной воды моего домашнего бассейна; я отчётливо помню, как мои ступни, обе, коснулись пола. Я остановилась. Я смотрела на его губы, стоя посередь коридора, не дыша. И я подняла глаза, и мы встретились взглядами. И тогда я сделала свой первый вдох.

«Мизандрия = Вырождение» – читаю на куске бумаги.

Разгибаюсь. Давлю каблуком агитационную листовку. Да их здесь тысячи. Уродливые изломы старого ясеня как рогатки, из которых фальшивый ветер стреляет написанными от руки словами.

До встречи час. Я покидаю парк Целомудрия. Директивы. Поток людей, всунутый меж металлических отбойников, винт-подъём, секунды, выход. Я на центральной площади, над которой нависает самое высокое здание в нашем анклаве – стеклянный «Витрум» в 250 этажей. Его строгие контуры настолько перенасыщены диодными лампочками стального цвета, что вокруг здания образуется ореол: сам воздух вдоль стен (стерильный, как в барокамере) становится плотным от этого света, и масштабы небоскрёба кажутся фантастически громадными.

Вдоль фонтана ряд особей второго пола. Они замерли, как чёрные истуканы. В их руках эргосумы с широкими экранами. Они держат их кривыми пальцами на уровне грудной клетки. В каждом экране фотография. И подписи.

Диана 8дробь62 – пропала без вести

Илга 6дробь65 – пропала без вести

Саша 8дробь82 – пропала без вести

Лит 2дробь59 – пропала без вести

Тита3дробь98 – пропала без вести

Зоповцы охраняют живые стенды. Их идейка. Нагоняют панику.

Зал Центра Культуры уже полон. Полина машет мне рукой. У нас неудачное место: крайний ряд слева от подиума. Но Полина счастлива, ведь на этот показ может попасть не любая – вокруг главного дизайнера Элеоноры сейчас настоящий ажиотаж. А я бы опоздала, если бы встреча состоялась вовремя.

35 дней в Городе. Дома сейчас вечер, всё в золоте от солнца. Прячу циферблат часов, натягивая до пальцев рукава водолазки. Напротив меня надпись «150 лет эмансипации». Она сочится холодным неоном.

– Почему именно к Элеоноре столько внимания? – я в ожидании смотрю на Полину. – Что такого особенного она сделала?

– Как же? – моя инсоба отвечает мне удивлённым взглядом. – Она очень разносторонняя личность! Она работала на телевидении, в театре, занималась фотографией. Сейчас вот дизайнером стала. Тем более она не так давно начала делать карьеру – она ведь работала в инкубаторах. Бывшая суррогатная мать. Кто бы мог подумать, что женщина способна так резко изменить к лучшему свою жизнь?

– Да, но что в этом особенного? Многим суррогаткам удаётся достичь успехов и в других сферах.

– Ну, удаётся то удаётся, только вот за четыре года пройти пять карьерных лестниц – это, согласись, фантастика.

– Пять?!

Полина кивает с такой гордой улыбкой, будто речь идёт о ней самой:

– И во всех профессиях достигла пика, ни откуда не ушла просто так. – И продолжает взахлёб: – Элеонора к своим сорока трём годам выносила и воспитала больше десятка детей. Суррогатное материнство было её единственной профессией, что, сама понимаешь, не престижно. Но вдруг она уходит из инкубаторского дела, и пожалуйста, – Полина показывает то ли на электронные плакаты с эскизами нарядов, придуманных Элеонорой, то ли на переполненный зал, – самореализация и популярность.

– Значит, дело не в качестве её работы, а в том, что за минимальный срок она из неудачницы превратилась в успешную горожанку. И всем кажется, что если подражать её характеру, можно будет многого добиться.

– Если бы она некачественно выполняла свою работу, она бы не достигала пиков карьерных лестниц, тем более в такие короткие сроки, – возражает Полина. – Нет, правда. Она целеустремлённая, она быстро адаптируется… а если слухи подтвердятся, она станет одной из тех немногих цэрпер, которым удалось перейти в новый статус.

– Это куда? – хмыкаю я.

– Говорят, она собирается приобрести недвижимость загородом, – шепчет Полина.

В прорехе между полами занавеса на несколько секунд появляется одна из моделей показа, и снова исчезает за мягкой чёрной тканью. От её движения по шёлку пробегает дрожь.

– В качестве моделей она взяла девочек из коллектора, – шепчет Полина мне на ухо и с восхищением смотрит куда-то вдаль. – Какая же она молодец!

– Действительно, молодец – очень прагматично поступила, – продолжаю я спокойно, – взяла не стажёрок из театра, за которых надо платить, а использовала в качестве бесплатной рабочей силы маргиналок.

– Не называй их так! – обижается Полина. – Они не виноваты, что от них отказались матери. У вЫселов нет никакого понятия об ответственности. А многие девочки из найдёнышей становятся настоящими, достойными цэрперами.

«Най-дёёё-ныши…» – ехидно передразнивает мой внутренний голос. – «Как ласково она про отродье вЫселов говорит. И с какой гордостью говорит о цэрперах. Столько бесконтрольных эмоций за три секунды! Они вообще не стараются!»

Нельзя всех по Полине равнять. В Городе большинство женщин очень сдержанны. В этом зале таких процентов девяносто: сидят с каменными лицами, ряд за рядом, словно ледяные статуи – и попробуй спровоцировать их хотя бы на мизерный эмоциональный выброс.

«И согласись, что мы можем ими гордиться! Я смотрю на них, эмансипированных, рациональных, целеустремлённых, и я в восхищении!» – мой внутренний голос одаривает цэрперок снисходительными аплодисментами.

Действительно, женщины быстро адаптировались к новым условиям и научились зарабатывать немалый капитал на умении подвергать свои эмоции контролю. Я с пренебрежением смотрю на браслет «Пандора», который обязана носить каждая цэрперка, и я – пока я здесь. Этот браслет для них – всё. Его нельзя снимать никогда, потому что в любую минуту ты можешь совершить эмоциональный выброс, который пополнит капитал. Мы такие браслеты не носим, для нас существует другой подсчёт, и другие украшения. Я вспоминаю наши браслеты, изящные, с небольшим количеством драгоценных камней, и я вспоминаю дом.

– Ты чего улыбаешься? – Полина ещё больше обижается.

– Нет, просто ты действительно веришь, что эти несчастные девочки смогут сегодня проявить себя. А ты посмотри на плакаты. Судя по эскизам, не будет видно не мимики, ни жестов в этом… этом… что это, я не знаю.

– Утюг, Кира. Раньше женщины с его помощью избавлялись от складок на одежде. Они гладили для себя, для своих детей, и даже… – Полина наклоняется ко мне и заговорщически шепчет: -…и даже для своих мужчин.

– Я знаю, что такое утюг. И ещё, в отличие от тебя, знаю, что Элеонора – меркантильная эгоистка.