Природа балует любовью, С ней сладок и спокоен сон. Когда с годами своей кровью Тебя уж чувствую… Влюблен! Влюблен в сомненья и улыбки, В любимый гнев по пустякам, В час, когда чувства очень зыбки, В миг, когда пал к твоим ногам. Влюблен, хотя тебе желаю С такою страстью не себя, Все чаще снова понимаю, Как тяжко жить, меня маня. Как тяжелы со мною годы, И судьбы наши – дураки, Неумолима лишь природа: Ведь врозь мы сгинем от тоски. От, что скрывать, скупого мира, Глухого к жизни «не всерьез», В тисках меж денег и кумиров Пропащего средь глупых грез. Как же прекрасно жить, ребята! Когда по-прежнему влюблен, Когда по-русски, непредвзято На легкость духа обречен. Когда смешны потуги кукол, И нет зашоренной тоски, Когда серьезным словно глупым Я становлюсь, раз мы близки. Влюблен без горе-«валентинок», Спасен от мрачности судьбы Любить надменных и наивных, Всех тех, чьи только мы рабы. Тебе одной скажу, родная, Пусть это будет наш секрет, По сей я день не понимаю, Где взял счастливый свой билет. [1] X Пока я жив, я, к счастью, одинок. Боюсь, после смерти мне будет неинтересно с самим собой. X Для достижения стабильности в мире очень не хватает всплывшего из океана большого необитаемого куска суши. X Любить – это гореть. И никак иначе. Погас – все, можно на перекур. X Атеисту сложнее, чем верующему. Ему приходится уважать чужие чувства и презирать свои. X Как же глупо отказывать себе в жизненных удовольствиях, заботясь о сохранении лишнего года жизни, когда на крышах так много плохо закрепленных предметов! X На какую именно составляющую производительности труда повлияет терпимость к голубым? Затрат на этот процесс куда больше… X Мужество – это не только умение признавать свои ошибки. Но и прощать чужие. X Отказывать нуждающемуся в просьбе равносильно отказу себе в праве в чем-то сомневаться. X Толерантность – это дань совести. Космополитизм – дань рассудку. Жестокость – страху. X Творить – это не создавать новое. Это постигать очевидное. Зал. Занавес – страница мира, Ее, как роль, актер листал, Он от Шекспира до эфира Летать за жизнь не перестал. Он грезит Пушкина струною, Душа по-прежнему велит Играть лишь ей, струной иною Лишь в миг, когда душа болит. Когда потрепанной портьере Под шум оваций, гром любви, Актер под шепот: «Я не верю…» Поплачет, как всегда, навзрыд. Когда затасканным Островским Он вновь себя в другом найдет, А после, трезвенником жестким, Высоцким под сто грамм споет. Когда, невинный взгляд бросая Со сцены в дальние ряды, Актер, уж Чехову внимая, Бросает в зал смешков сады. Он рад улыбке, как проклятью, В глазах добро не заменить, И лишь в своих строках понять он Готов тоску. И не забыть… …Живет он, маски не снимая, И каждый день в судьбе – премьера, Своей всей жизнью понимая, Рай Данте, точно ад Мольера… Уснула древняя столица, У храмов крыши серебря, Уснули здания и лица В сухих морозах декабря. В комфорт уж птицы улетели, Оставив вековой покой, Взамен бураны и метели, И липы с веткою нагой. Усталый дворник тихо плачет, Невольно вспоминая жизнь, Невдалеке, совсем иначе Девчонка со снежком кружит. Пестрят и шубка, и сапожки, И смех как пестрая свирель, Ей словно холодно немножко, А город знай поддал метель. Спрямился дворник, выгнув спину, В душе его вдруг рассвело, Он словно вспомнил ту картину, Где детство все его прошло. Седой и доброю улыбкой Свое он сердце озарил, И словно не сама, так шибко Снежком от девки получил. Несло его сознанье время В лихие снежные года, В начало жизни, там, где бремя Забот всегда твердило: «Да». Но дворник жизнь свою иначе Не согласился бы прожить. Пускай сегодня он поплачет, Ничем грехи не отмолить. Он помнит все еще девчонку, Что много лет тому назад Смеялась так же, очень звонко, В нее влюбился наугад. Он вспомнил, как бывал повесой, Как от семьи стремглав бежал, Как пил, как ангелом и бесом Со дна себя он доставал. Шепча привычную молитву, Старик метлу свою обнял, Снежком девчонка с сердцем битву Свершила. Ту, что проиграл… И вот уж двое безмятежных Среди столицы, к холодам, Сбивая лед с домов заснежных, Летят к судьбе своей ветрам. |
