Посвящается моей маме, друзьям и всем тем, кто когда-либо сказал своей любви – навсегда!

Буквы складывались в слова, за словами стояли люди… Люди разные, каждый со своей уникальной судьбой и характером, пунктиром или точкой координат – пред незримым перстом провидения… Канва моего художественного повествования – те персонажи, с которыми жаждал встретиться на страницах книги и завести сокровенный разговор.

Бережно касаясь судеб, я прошёл с ними поприще, может быть, два… разделил свежесть чувств, радость встреч и печаль расставания, горечь слёз, смех, улыбки, страсть, любовь и мучительный спазм…

Я испытывал наслаждение и счастье – и благодарен за это героям! Теперь я готов поделиться всем этим с другими, ибо творческий замысел – производит детоксикацию жизненного пространства и утверждение любви – квинтэссенции бытия.

Вадим Верник

…если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того?..

От Иоанна 21:22

Мы играли в письки. Вы когда-нибудь играли в письки? Нет? Тогда, скорее всего, вам незнакомо: …шёлковое безумие в нервах моих шелестит.

Первый раз, когда я играл в письки, мне было пять с половиной, а ей – пять лет. У нас были спички, и мы хотели поджечь сортир на улице возле болота. В нашем посёлке были две улицы, одна называлась Пыдру, а другая – Кыдру. Сухой сортир, который мы подожгли, стоял в конце улицы Пыдру, практически у неё во дворе. Там же, недалеко, был и дом, где жили её бабушка с дедушкой. Она была бойкой белобрысой сопливой девчонкой, а я дружил с ней.

* * *

И вот однажды, заманив меня в пространство вони хлорки и дерьма, она вдруг захотела пописать. Села и пописала, а потом говорит мне, чтобы и я пописал, но я не хотел. Тогда она достала спички и стала их зажигать. У меня глаза загорелись, я тоже хотел зажигать. Но спички мог зажигать только тот, кто пописал. Я быстро принял условие. До пожара оставалось совсем немного. Когда я приспустил шорты и трусы и, стоя, стал тужиться, чтобы пописать, она с большим интересом и наслаждением смотрела то на меня, то на мою письку.

– А хочешь, я тебе свою письку покажу? – спросили огромные голубые глаза.

Я утвердительно кивнул головой. Она быстро вспрыгнула на сортирный амвон, задрала жёлтенькое платье в синий цветочек, стянула беленькие трусики, и я увидел великую пустоту, разделённую пополам.

Дальше мы чиркали и чиркали спичками, как опьянённые. У нас появился какой-то необычайный драйв и общая тайна бытия. Мы ещё не знали, что с этим делать, но очень хотелось хранить это бережно в себе, как секретик. В какой-то момент сортир вспыхнул и начал гореть. Примчались пожарные, чтобы загасить его угольки, а мы выскочили из него, грязные и чумазые, когда он уже горел. Совершенно не пострадав, оба были бесконечно счастливы и напуганы одновременно. Взрослые так и не заметили, чем на самом деле мы занимались там, видимо, думали, что просто со спичками играли.

* * *

Следующий раз в письки мы играли через два года, перед самой школой. Нас тогда первый раз и застукали. Я стоял без штанов и трусов и бросал в сторону болота разные палки, а она, голая, с растрёпанными волосами, мне их подавала. Большего наслаждения и представить невозможно! В жаркий солнечный полдень, после обеда, она взяла несколько покрывал с подушками и куклами и потащила меня домик строить у себя во дворе, на самом отшибе, возле болота. Там нас никто не видел. Мы построили домик, и в этот раз она мне сказала, что я должен раздеться и бросать палки.

– Это и есть та любовь между папой и мамой, между мальчиком и девочкой, про которую взрослые не хотят рассказывать детям, – она была предельно кратка и точна. – Я сама видела и слышала про эту любовь из разговоров взрослых. Всё просто: нужно бросить палку! – сбрасывая со своего хрупкого тельца платьице, повторяла она.

Я увидел совершенно голую девочку и в нерешительности замер на месте. Она быстро стянула с меня коричневые колготки вместе с трусами и дала в руку палку.

– Моя мама ругается с папой, говорит, что он даже палку нормально не может бросить, – сердито наставляла меня моя красивая девочка.

В тот день я бросил много палок, так много, как никогда, пока нас не застукали её старшая сестра с подругой…

Вечером, когда вернулась моя бабушка, я отведал обильно «берёзовой каши». До самого праздничного построения на линейке в школе и до первого звонка помнила моя попа о мучениях, принятых за первую любовь.

* * *

Через год мы снова встретились на каникулах. Наши бабушки были большими подругами и вместе ездили отдыхать и загорать на пляж в Клоога-Ранд. Брали и нас с собой, но уже пристально следили и не позволяли долго играть вдвоём. В то лето я ни одной палки не бросил, так и проходил все каникулы неприкаянным босяком.

И на следующее лето мы встретились снова. Наблюдение за нами почему-то ослабело. Все говорили, что мы уже взрослые и глупости никакие делать больше не будем, нам можно доверять, – при этом пристально смотрели в глаза. Моя подруга за это время далеко ушла вперёд в познании искусства любви. А я только и узнал, что дети рождаются из попы, – мне об этом рассказал один старшеклассник, – потому что в письке дырочка маленькая. Он сам видел и показал мне дохлую кошку, из попы которой торчал мёртвый котёнок…

Этим летом мы больше играли каждый в своей компании: я с мальчишками, а она с девчонками. Но однажды, когда остались вдвоём, моя девочка сказала мне, что мы делали всё не так и что палки бросаются по-другому…

На следующий день мы взялись за старое. Потихоньку удалившись на ближнее болото, в травяной шалаш, и раздевшись там догола, моя девочка напихала мне в письку целую кучу разных палочек, веточек и цветочков, да так, что я оказался с воспалением в отделении интенсивной терапии. Я только и успел ей одну палочку-веточку бросить, а дальше поднялась температура, всё поплыло перед глазами, и меня на руках вынесли с болота и повезли прямо в больницу. Сильно кружилась голова, тошнило, мне было очень плохо. По дороге бабушка роптала и грозила, что мне письку отрежут. Всё обошлось.

В следующий раз я встретил свою прекрасную девочку только через пять лет.

В детстве жизнь интенсивна, а время плотное и тянется очень долго. В саду у бабушки поспел крыжовник и сошёл белый налив, сильно пахнет травами и календулой. Мне уже четырнадцать, и все мои чувства обострены. Я вытянулся и стал серьёзным, осунулся и одичал, над верхней губой появились тёмные усики. О письках больше ни с кем не говорю, но только о них и думаю. За забором живёт соседская девчонка, она старше меня на год или два и такая же усатая, как и я. Мы в контрах. Назло ей срываю их крыжовник. Она меня гоняет. Я её дразню.

– У меня на неё не стоит, – сказал мой друг Вяйно. – У неё грудь волосатая, – гоготал он. «У меня тоже на неё не стоит», – подумал я.

Слоняюсь. Хожу купаться на карьер. Перед домом моей девочки всегда замедляю шаг, заглядываю в их двор. Её нет. Я уже давно позабыл, как она выглядит, и не то, чтобы я думал о ней, нет, просто что-то внутри заставляет меня интересоваться ею. Видимо, это память.

– Видела твою невесту, – улыбаясь, ласково смотрит на меня бабушка, – вчера вечером приехала к своим, на каникулы. Будет до конца лета.

Я и виду не подал, что мне это интересно, но сразу понял, о ком идёт речь. В груди так сильно и быстро застучало, что заложило уши. Нужно было гасить волнение, скрыть его, не выдать себя.