Утром Немец-младший проснулся от птичьего чириканья. Первое, что он увидел, была скрипка-четвертушка на гвозде над кроватью. Люська у противоположной стены еще сладко спала. За окном скворцы старались усесться поудобнее в тени сирени и, ссорясь, обсуждали свои насущные заботы. Солнце быстро поднималось. Олег сбегал к речке поплескаться на золотом песке, а когда вернулся, подготовка к гостям была в полном разгаре. Мать в спешке громыхала посудой и колдовала над керосинкой, на которой стояла закопченная чудо-печка. Керосинка коптила, но два румяных сдобных колеса уже красовались на столе, допекался третий.
- Как ты думаешь, сколько народу приедет?- в который раз спрашивала мать отца.- Сколько твоих и сколько моих?
"Твои" - это была отцовская родня, "мои" - материна.
- Человек двадцать, если не больше, весь интернационал,- отвечал он.- Да нас четверо, да представитель простого народа.
Представитель простого народа тетя Паша тем временем принесла посуду, ножи, вилки, и мать велела Олегу раскладывать их по столу, на террасе. Олег считал вслух.
- Вообще-то,- заметил отец,- ты бы лучше поиграл часок, пока никого нет. Пальцы надо ежедневно разминать!
- Сам сказал, с понедельника,- возразил Олег.
Отцу крыть было нечем. Он отнес на ледник сумку с бутылками водки и вина и решил заранее нарубить сухих сосновых щепок для самовара, в добавок к собранным шишкам. Он ловко орудовал топориком, и гора щепок быстро росла.
Подоив Зорьку, тетя Паша принесла крынку с молоком, положила на плечо коромысло, захватила ведра и отправилась к колодцу. Олег скатил с террасы велосипед и поехал вслед за ней. Колодец был возле соседней избы. Окна в той избе были распахнуты, и сквозняк выдувал наружу занавески. Они походили на паруса. Олег стал объезжать кольцами вокруг колодца, поднимая пыль, пока тетя Паша его не отогнала. Она набрала одно ведро, спустила второе и стала поднимать. Ворот ныл. Паша зачерпнула ладонью воды из ведра и полила ось, чтобы та не скрипела.
В избе кто-то громко включил радио. Ожив, оно закричало, начав с полуслова, непонятно о чем. Тетя Паша повернула голову и прислушалась. Олег тоже послушал, но ничего не понял и поехал опять вокруг колодца. Тут он увидел, что тетя Паша отпустила рукоять ворота. Ведро, полное воды, с грохотом ударяя по бревнам сруба, бешено помчалось вниз. Забыв про полное ведро и коромысло на траве, Паша побежала домой. Косынка у нее сбилась, волосы разметались по плечам. Не понимая, что произошло, Олег помчался вслед за ней.
Паша остановилась, отшвырнув калитку. Задетые калиткой лопухи удивленно покачали огромными листьями. Глотнув воздуха, Паша смотрела то на мать, возившуюся у керосинки с чудо-печкой, то на отца, который орудовал топориком, рубя щепу. Калитка вернулась обратно, скрипнула, и мать повернула голову.
- Чего, тетя Паша? Никак гости наши уже надвигаются?
Паша словно лишилась языка.
- Ты что это?- с тревогой переспросила мать.- Лица на тебе нет...
- Во...- выдохнула Паша, зыркнув глазами, и горло у нее перехватило.
Казалось, она застонала, готова была упасть, но совладала с собой.
- Вой...на!- договорила наконец она.
- Игра, небось, военная,- проговорил отец, не поворачивая головы.- А ты испугалась... Смешно!
Он все еще тыкал топориком в чурки. Но уже не так уверенно.
- Война ведь, а... Война же!- твердила тетя Паша, потеряв над собой контроль.- Ой же война, бабоньки-и-и. Ой!..
- Мама!- завизжала Люська и бросилась на шею матери.
Отец поднялся с травы, бросил топорик. С лица его медленно сходила улыбка. Он стал бледным.
- Кто сказал?
- Радио, хто ж еще такое скажеть?- к тете Паше вдруг вернулся голос и рассудок.
- Да с кем война-то?- недоверчиво спросил отец.
Тетя Паша, вдруг прозревшая, уставилась на него.
- Как это с кем? С вами, с немцами!
- Да ты что, теть Паш!- возмутился отец.
- Я что? Молытов жыж объявил: херманцы напали. Говорить, мол, спасать надо товарища Сталина, а то его перьвым убьють. А убьють, хто же нас защитить?
В соседнем доме завыла женщина, потом еще одна, начали кричать дети, залаяли собаки.
- Чего же мы стоим тут?- спросил отец.- Надо...
Он замолчал. Олег удивился, что даже отец не знает, как быть, если война. Отец напряженно глядел в небо, будто силился прочитать там что-то очень важное. Словно там было написано, что до последнего вздоха теперь ему осталось два месяца и четыре дня. И матери ровно столько же, чтобы стать вдовой.
Собирались с дачи судорожно и нелепо. Отец вынул из сумки продукты и оставил на столе, в сумку и два чемодана мать, стиснув зубы, укладывала пожитки. Отец снял с гвоздя скрипку и протянул Олегу:
- Держи-ка, маэстро!
- Гости не приехали вона почему,- рассудила тетя Паша.- Таперича бонбять. Сюды приедешь, а там твое имушчество разбонбять. Жалко ведь имушчество!
Люська стояла на крыльце, прижимая к груди новые туфли. Олег не хотел расставаться с удочкой и велосипедом.
- Может, лучше скрипку оставим, а велик возьмем?- осторожно предложил он.
Но отец рассудил, что пока придется велосипед оставить, ненадолго конечно, а скрипку нельзя. Война, не война, а упражняться надо. Олег, вздохнув, подчинился. Он не знал, радоваться или огорчаться. Беда взрослых на него не распространилась, а внезапный отъезд казался случайным и увлекательным приключением.
Пока они дособирали пожитки, Паша сбегала к колодцу за ведром и коромыслом. Второе ведро сорвалось с цепи и утонуло. Мать разрезала горячий пирог и всем дала по куску.
- А м-м-мне-е-ее!- кричала Зорька, которую не отвели пастись .
Паша вывела Зорьку из сарая и привязала во дворе возле картошки.
- Таперяча все одно,- причитала она,- пущай ботву ест, гори все синим пламенем.
Немцы молча несли к калитке чемоданы. Перед дорогой все присели.
- Не надо, ох, не надо было нам откладывать на воскресенье!- ни к кому не обращаясь, вдруг сказала мать.- Теперь когда соберемся?
- Погоди, образуется,- успокоил отец.- Наши их в два счета разгромят. На их территории. Те и пикнуть не успеют.
Он хотел сказать "немцы", но сказал "те".
- Ой ли!- произнесла мать.- Они готовились.
- А мы? Сталин тоже не спит. Недавно по радио говорили: он никогда не спит. Жаль только, что отпуск, небось, не дадут. А кончится все, тогда уж точно возьму отпуск, приедем сюда опять и будем с Олегом рыбу удить. Верно, теть Паш?
- Можеть, и верно,- неохотно отозвалась она.- Мой-то с финской не возвертелся, а нынче, можеть, и верно. Хто их знаеть, как повернуть... Прогресс нынче, в газетах писали, что таперя прогресс... Погодите, я вам букет на дорожку наломаю. Я мигом, мигом...
Она нагнула самый высокий куст сирени так, что старый ствол захрустел, и принялась безжалостно отдирать огромные ветки с ярко-фиолетовыми цветами. Немцы поставили вещи на землю, растерянно оглядываясь, ждали. Солнце стояло высоко, и грозди сирени от жары поникли, сжались.
- Не помогли пятицветники,- сказала вдруг мать.
Каждый день Олег с Люськой лазили между ветками, выискивая редкие цветки с пятью лепестками. Цветков-звездочек находили много. Найдя, Люська хихикала, а почему, Олег не понимал. Она клала цветок между ладонями и что-то шептала. Олег относил пятицветники матери. Мать всегда радовалась, говорила:
- Этот на счастье! И этот...
- Берите, во, чо там...- бурчала Паша, наваливая на мать огромный букетище.- Все одно - погибнет таперича сирень-то. Парней таперя в армию позабирают, хто ж девкам будеть ветки с такой высоты ломать? Сирень, коли не ломать, чахнеть. Как баба неломанная. Ломать их надо, сирень и баб, когда цветуть. А неломанные чахнуть. Тоскують они по рукам!
- Чего ж тогда рвать не разрешала?- спросила мать безо всякого любопытства.
- Ох, сердешные!- всплеснула руками Паша.- Не разрешала? Злая была, что они тискаются, а я бобыляй. И потом... Это ж когда было-то? Еще до войны. А таперя... Как же ж вам будет-то? Ведь вы ж немцы, то есть таперя наши враги...
