Это были девушка и мужчина. Рослый и очень красивый молодой человек, темноволосый, синеглазый, шел к ней, руки в карманы. Амброз. У Пенелопы екнуло сердце, но она тут же одернула себя. Глупости! Это был не Амброз, явившийся к ней из прошлого, а ее сын Ноэль, который так похож на своего покойного отца, что всякий раз при его неожиданном появлении ей на минуту становилось не по себе.

Ноэль и, естественно, с девушкой.

Пенелопа успокоилась, сумела улыбнуться, сунула в карман садовые ножницы, сняла рукавицы и выбралась из розового куста.

– Привет, ма.

Подойдя к матери и все так же не вынимая рук из карманов, он наклонился и чмокнул ее в щеку.

– Какой сюрприз! Откуда ты взялся?

– Мы гостили в Уилтшире. И решили заехать по пути, узнать, как ты тут.

Уилтшир? Заехать по пути из Уилтшира? Да это огромный крюк.

– Ма, знакомься, это Амабель.

– Здравствуйте.

– Привет, – произнесла Амабель, не протягивая руки.

Маленькая, как девочка, волосы рассыпаны по плечам, точно водоросли, круглые бледно-зеленые крыжовины-глаза. Одета в просторное, по щиколотки, твидовое пальто, которое сразу показалось Пенелопе знакомым, а со второго взгляда она узнала в нем старое пальто Лоренса Стерна, непонятным образом исчезнувшее при переезде из Лондона.

Она снова повернулась к Ноэлю:

– Ты гостил в Уилтшире? У кого же?

– Да у одних людей, Эрли, это знакомые Амабель. Но мы сразу после второго завтрака уехали, и я подумал… ведь я не видел тебя после больницы, дай-ка заеду, узнаю, как у тебя дела. – Он улыбнулся своей самой обворожительной улыбкой. – Надо сказать, ты выглядишь потрясающе. Я думал, увижу тебя бледной, слабой, лежащей на диване…

Упоминание о больнице рассердило Пенелопу.

– Паника на пустом месте. Ничего со мной не было. Нэнси, как всегда, сделала из мухи слона. Терпеть не могу, когда надо мной охают. – Она тут же раскаялась в своих словах, ведь он так трогательно приехал издалека навестить мать. – Славно, что ты беспокоишься обо мне, но у меня все в полном порядке. И я очень рада вашему приезду. Который час? Боже, почти половина пятого! Выпьете у меня чаю? Идемте в дом. Ты отведи Амабель, Ноэль, а я через две минуты присоединюсь к вам, только сниму сапоги.

Они пошли по траве ко входу со стороны зимнего сада, а Пенелопа постояла, посмотрела им вслед, а потом вернулась в дом через черный ход, где переобулась в туфли, повесила куртку, затем поднялась наверх, прошла к себе через пустые спальни, вымыла руки, причесалась. Спустившись по второй лестнице, она поставила кипятить чайник, собрала поднос. В жестянке нашлась половина фруктового торта. Ноэль его любит, а у этой девочки, Амабель, вид такой, будто она всю жизнь недоедает. Может быть, анорексия? Похоже, что так. Ноэль всегда находит себе каких-то немыслимых подружек.

Пенелопа заварила чай и внесла поднос в гостиную. Амабель, уже без пальто, сидела, забившись с ногами в угол дивана, похожая на тощего котенка, а Ноэль подкладывал поленья в прогоравший камин. Пенелопа поставила поднос. Амабель сказала:

– Потрясный дом.

Пенелопа постаралась ответить как можно дружелюбнее:

– Правда, уютный?

Глаза-крыжовины обратились на «Собирателей ракушек».

– Потрясная картина.

– На нее все обращают внимание.

– Это Корнуолл?

– Да, Порткеррис.

– Я так и знала. Я жила там один раз в каникулы, но все время лил дождь.

– Надо же.

Больше Пенелопа не нашла что сказать и, заполняя паузу, стала разливать чай. Когда с этим было покончено, чашки розданы и торт нарезан, она попробовала возобновить беседу:

– Ну а теперь расскажите, как вам было в гостях? Весело?

Да, очень весело, сообщили они. Домашняя вечеринка на десять человек, в субботу скачки, потом все ужинали у кого-то из соседей, потом были танцы, спать легли только в четыре часа.

На взгляд Пенелопы, это было ужасно, но она только сказала:

– Да? Замечательно!

Оказалось, что больше им сообщить нечего, и ей снова пришлось взять дело в свои руки. Она стала рассказывать, что к ней приезжала Оливия с приятелем-американцем, но Амабель подавила зевок, а Ноэль, сидевший на скамеечке у камина, сложив чуть не пополам длинные ноги и поставив чашку с чаем рядом на пол, слушал хотя и вежливо, но без особого интереса. Говорить ли ему о смерти Космо? Пенелопа подумала и решила, что не стоит. Может быть, поделиться новостью, что к ней приедет пожить Антония? Пожалуй, не надо и этого. С Космо Ноэль не был знаком, и семейные дела его мало занимали. Его вообще, по совести говоря, мало что занимало, кроме собственной персоны, он пошел в отца не только внешне, но и характером.

Пенелопа собралась было справиться о его работе и уже открыла рот, чтобы спросить, как идут дела, но он опередил ее:

– Ма, кстати, о Корнуолле… – Они что, туда ездили? – Ты знаешь, что одна из картин твоего отца будет на этой неделе продаваться с аукциона в «Бутби»? «У источника». По слухам, она должна пойти где-то за двести тысяч. Интересно будет, правда?

– Я об этом знаю. Оливия сказала вчера за обедом.

– Тебе надо поехать в Лондон. Чтобы лично присутствовать. Должно быть очень занятно.

– А ты собираешься там быть?

– Если сумею выбраться с работы.

– Удивительно, как вошли в моду эти старые полотна. И какие за них теперь деньги платят. Бедный папа́ в гробу бы перевернулся, если бы знал.

– «Бутби», я думаю, на них прилично нагрел руки. Ты видела, какую рекламу они поместили в «Санди Таймс»?

– Нет, «Таймс» я еще не успела посмотреть.

Неразвернутая газета лежала на стуле у нее за спиной. Ноэль протянул руку, взял газету, нашел то, что искал, и, перегнув, показал матери. Пенелопа увидела внизу страницы традиционную рекламную шапку художественного салона «Бутби».

– Вот это: «Второстепенная работа или крупное открытие?»

Она пригляделась к мелкому шрифту. Сообщалось, что через аукцион «Бутби» были проданы два небольших полотна, близких по манере и сюжету. Одно пошло за триста сорок фунтов, а за другое уплачено свыше шестнадцати тысяч.

Чувствуя на себе взгляд Ноэля, Пенелопа стала читать дальше: «Аукцион „Бутби“ немало способствовал серьезной переоценке викторианской живописи, еще недавно совершенно не пользовавшейся вниманием. Наши компетентные консультации – к услугам потенциальных клиентов. Если у вас есть что-нибудь относящееся к этому периоду, что вы хотели бы оценить, почему бы вам не позвонить нашему эксперту мистеру Рою Брукнеру, который с удовольствием приедет и выскажет свое мнение совершенно бесплатно».

Дальше шли адрес и номер телефона и больше ничего.

Пенелопа свернула газету и отложила в сторону. Ноэль ждал. Она подняла голову и посмотрела на него:

– Почему ты хотел, чтобы я это прочитала?

– Просто подумал, что, может, ты заинтересуешься.

– Заинтересуюсь возможностью оценить мои картины?

– Не все, конечно. Картины Лоренса Стерна.

– Чтобы застраховать? – ровным голосом спросила Пенелопа.

– Ну, если угодно. Я не знаю, на какую сумму они у тебя застрахованы. Но имей в виду, сейчас пик рынка. На днях Милле был продан за восемьсот тысяч.

– Но у меня нет Милле.

– А ты… не склонна продать?..

– Продать?! Картины моего отца?

– Не «Собирателей ракушек», понятное дело. Но, может быть, панно?

– Они не окончены. И, наверное, ничего не стоят.

– Это ты так думаешь. Потому-то и надо обратиться к оценщику. Прямо сейчас. Если ты будешь знать их цену, ты, может быть, передумаешь. В конце-то концов, они висят на лестнице, кто их видит? Ты сама-то, наверное, на них не смотришь никогда. И даже не заметишь их отсутствия.

– Откуда ты знаешь, замечу я их отсутствие или нет?

Он пожал плечами:

– Нетрудно догадаться. Работа посредственная, сюжет тошнотворный.

– Если эти панно тебе так не нравятся, хорошо, что ты больше не живешь там, где они могут тебе досаждать. – Пенелопа отвернулась от сына. – Амабель, милочка, может быть, еще чашечку чаю?