Чарборну Ноэль сразу же выставил три звездочки. Что ж, неплохо. Ему, разумеется, отвели не самую лучшую комнату, однако она его вполне устраивала: удобная, со старинной, тяжелой викторианской мебелью и плотными штофными занавесями. Здесь было все, что нужно. Ноэль снял пиджак и бросил его на кровать. Потом прошел через всю комнату и открыл вторую дверь, которая вела в просторную ванную с ковром на полу и огромной ванной в коробе из красного дерева. Оттуда вела еще одна дверь, и он попробовал ручку, ожидая, что она окажется заперта, но дверь открылась, и он попал в комнату Амабель. Все еще в меховом пальто, она наугад вытаскивала из дорожной сумки какие-то вещи, выпускала из рук, и они падали на пол у ее ног, как осенние листья.

Амабель оглянулась и увидела ухмылку на его лице.

– Чего ты смеешься?

– Радуюсь, что у хозяйки этого дома хороший вкус и свободные взгляды.

– В каком смысле? – не поняла Амабель. Она иногда проявляла редкую тупость.

– В том смысле, что в одну комнату она бы нас не поместила ни при каких обстоятельствах, но ее ни в малейшей мере не интересует, что мы вздумаем делать под покровом ночи.

– Ясное дело, – сказала Амабель. – Было время обучаться.

Она пошарила на самом дне сумки и вытащила какое-то длинное черное, скрученное жгутом одеяние.

– Это что? – спросил Ноэль.

– Платье на сегодняшний вечер.

– Слегка мятое.

Амабель встряхнула его на вытянутых руках.

– Это джерси, оно не мнется. Как ты думаешь, вода горячая?

– Наверное.

– Здорово. Я приму ванну. Пусти мне воду, ладно?

Он вернулся в ванную, заткнул пробку и открыл краны. А потом прошел к себе, распаковал чемодан, повесил костюмы в большой шкаф, рубашки уложил в ящики комода. На дне чемодана у него лежала серебряная охотничья фляга. Ему было слышно, что Амабель уже плещется в ванне, и в открытую дверь вползал, клубясь словно дым, ароматный пар. С флягой в руке Ноэль вошел в ванную, налил немного виски в два стаканчика для полоскания и добавил туда холодной воды из-под крана. Амабель начала мыть голову. Она постоянно мыла голову, но волосы от этого чище не казались. Ноэль поставил один из стаканчиков на табурет возле ванны, где она могла достать его, когда промоет глаза. Потом прошел в ее комнату, подобрал с пола дедовское пальто и, вернувшись с ним в ванную, сел на крышку унитаза. Свой стаканчик виски он поставил в мыльницу на раковине и приступил к расследованию.

Пар в ванной немного рассеялся. Амабель подняла голову, откинула с лица мокрые пряди волос, разлепила веки и, сразу увидев стаканчик, взяла его с табурета.

– А ты что там делаешь? – спросила она Ноэля.

– Да вот, ищу пятифунтовую бумажку.

Сквозь толстую материю он нащупал, где шуршит. Нашел дырочку в кармане, надорвал пошире, чтобы пролезла рука, и стал шарить вслепую, продвигая руку все глубже между твидовым верхом и сухой кроличьей мездрой. Ему попадались то пух, то клочки меха. Ноэль сжал зубы – а вдруг там дохлая мышь или еще какая-нибудь гадость – и, победив отвращение, продолжил поиски. Наконец в дальнем углу, у самого шва, его пальцы нащупали то, что искали. Зажав находку, Ноэль осторожно выпростал руку. Пальто соскользнуло с колен на пол, а в пальцах остался сложенный листок тонкой бумаги: старый, пожелтелый, точно драгоценный пергамент.

– Что там? – поинтересовалась Амабель.

– Не пятерка. Похоже, что письма.

– Черт, как обидно.

Ноэль бережно, чтобы не порвать, расправил листок. Тот оказался исписан старомодным наклонным очерком, буквы были выведены тонким металлическим пером.

Дафтон-холл, Линкольншир

8 мая, 1898

Дорогой Стерн!

Благодарю Вас за письмо из Рапалло. Полагаю, сейчас Вы уже снова в Париже. Я рассчитываю, если даст Бог, быть во Франции через месяц, и тогда побывать у Вас в студии, чтобы рассмотреть этюд маслом к «Террасным садам». Когда все будет готово к моему отъезду, я оповещу Вас телеграфом о дате и времени моего посещения.

Искренне Ваш,

Эрнест Уолластон

Ноэль молча прочел письмо. Задумался. Потом поднял голову и посмотрел на Амабель.

– Поразительно, – проговорил он.

– Что там написано?

– Поразительная находка.

– Ноэль, ну прошу тебя, прочитай мне, пожалуйста.

Он прочитал ей. Она выслушала, но ничего не поняла.

– А что тут такого поразительного?

– Это письмо, адресованное моему деду.

– Ну и что?

– Ты слышала когда-нибудь про Лоренса Стерна?

– Не-а.

– Он был художник. Очень известный викторианский живописец.

– Да? Я не знала. То-то у него было такое отличное пальто.

Ноэль пропустил ее нелепое замечание мимо ушей.

– Письмо от Эрнеста Уолластона.

– Он тоже художник?

– Да нет же, дремучая ты невежда, он не художник. Он был промышленник, миллионер. Потом его возвели в пэры, и он стал называться лордом Дафтоном.

– А при чем тут картина… как ее?

– «Террасные сады». Она была заказная. Уолластон заказал ее Лоренсу Стерну для своего дома.

– Я ее не знаю.

– А надо бы знать. Картина знаменитая. Последние десять лет она висит в Нью-Йорке в Метрополитен-музее.

– А что на ней нарисовано?

Ноэль задумался и свел брови, силясь припомнить, как выглядит картина, которую он видел только в репродукциях на страницах художественных журналов.

– Терраса. Видимо, в Италии, недаром же Стерн ездил в Рапалло. Группа женщин у балюстрады; все вокруг в цветущих розовых кустах. Кипарисы и голубое море, и мальчик, играющий на арфе. По-своему очень красиво. – Ноэль еще раз заглянул в письмо, и вдруг все встало на свои места: он ясно представил себе, как было дело. Эрнест Уолластон разбогател, занял высокое положение в обществе, наверное, уже построил себе роскошный дом в Линкольншире, который ему надо было соответственно обставить. Закупил мебель. Во Франции ему на заказ ткали ковры, а так как наследственных фамильных портретов у него не было и полотен Гейнсборо и Зоффани тоже, он заказал по картине самым модным современным живописцам. По тем временам написать живописное полотно было примерно как теперь снять кинофильм. Натура, костюмы, типажи – обо всем надо было позаботиться. Затем, когда это было улажено, художник делал черновой этюд маслом и показывал заказчику. Мастеру предстояло несколько месяцев работы, поэтому он хотел удостовериться, что по завершении ее получится именно то, что желает заказчик, и деньги ему будут уплачены.

– Поняла, – задумчиво сказала Амабель, снова погружаясь в воду, так что волосы всплыли вокруг ее головы, словно у Офелии. – Но я все-таки не пойму, почему ты так разволновался?

– Просто я… я никогда не задумывался об этих этюдах. Я совсем о них забыл.

– А это что-то важное?

– Не знаю. Может быть.

– Тогда выходит, я умница, что обратила внимание на этот хруст?

– Да, выходит, ты умница.

Ноэль сложил листок, сунул в карман, допил виски и встал с унитаза.

– Половина восьмого, – сказал он, взглянув на часы. – Тебе пора привинчивать коньки.

– А ты куда?

– Переодеваться.

Он оставил ее в ванне, прошел в свою комнату и плотно закрыл за собой дверь. А потом тихонько отворил дверь в коридор, вышел и спустился по лестнице в холл, бесшумно шагая по толстым коврам. Внизу он остановился, огляделся. Никого. Только с людской половины доносились голоса и уютное позвякивание посуды вместе с аппетитными ароматами стряпни. Впрочем, ему сейчас было не до этого, мысли его заняты одним: где найти телефон? Он нашелся быстро: на этом же этаже, в застекленном уголке под лестницей. Ноэль забрался туда, закрыл дверь и быстро набрал лондонский номер. Ответили сразу:

– Эдвин Манди слушает.

– Эдвин, это Ноэль Килинг.

– Ноэль! Давно тебя не видно, не слышно. – Голос вальяжный, с хрипотцой и с легким оттенком кокни, от которого Эдвину так и не удалось до конца избавиться. – Как делишки?