– И что это может з-значить?.. – снова подала голос Рената. – Челнок… будет нам как-то враждебен? И постойте. Да, это объяснило бы, почему на нашем челноке не наша техника. Но зачем господинам было запускать прототипный грузовик? Выкрасть у нас, но не разорвать на технологии, а запустить. И почему именно сюда?..

– С последним проще всего, Рената Дамировна. Скоро, моё вам мнение, мы это выясним.

– Сам челнок не представляет никакой угрозы, – заверил Буров и сделал паузу, подбирая слова. – Только синтетик. Он – угроза. Серьёзная.

– Ладно. Прорвёмся, – Александр Александрович хлопнул Нечаева по плечу. – Рома – в арсенал. Рената Дамировна, вам отдохнуть хорошо. И это не просьба. Отправлю к вам Викторию, пусть теперь она ухаживает.

Виктория перевела дух и пусть и не вполне удобно, но всё же вытянулась на незастеленном, твёрдом лежаке. Потёрла руками лицо, застонала – пластыри на подушечках пальцев бередили мягкие, болезненные ногти.

– Спасибо за заботу, Рената Дамировна.

По идее, Рената отдыхала в кубрике под присмотром медика, как и положено психосерверу после удачного пробуждения команды. На деле неясно было, кто за кем присматривал.

– Просто – Рената, – добродушно улыбнулась та. – Я не гожусь тебе в матери, значит, и в Дамировны тоже.

Виктория ничего не ответила. Долго лежала и глядела в перекрытие над собой. Потом медленно поднялась, опять глубоко выдохнула и невидяще уставилась в пол. Она походила на перебравшую в День космонавтики сотрудницу ЦУПа, сражающуюся с абстинентным синдромом и стыдом за вчерашнее.

– Меня ещё… ни разу так не… фу-у…

Как сидела, так и сложилась она пополам, раздвинув ноги. Рвотный позыв вышел холостым, зато болезненным.

– …не тошнило, – мужественно завершила мысль Виктория.

Рената трижды проваливалась в отрывистый, лоскутный сон. Трижды её будили натужные рывки собственного сердца, будто оно вознамерилось пробить путь наружу. На шее сердцу вторили сонные артерии, эхо их пульсации натянутыми вожжами било куда-то в основание затылка. Но с каждым провалом в короткое беспамятство всё-таки становилось лучше.

Виктория не спала. Лежала в том же положении и смотрела над собой, большим пальцем левой руки попеременно касаясь остальных. Мягкие ногти многим не дают покоя до самого заживления.

– Рената?.. – позвала она робко.

– Да?

– Ты спала?

– Почти… Скорее да, спала.

Рената отвернулась и тоже уставилась в перекрытие. Ничего интересного. Всё как всегда: серый монолит осточертелого углепластика… Теперь он надолго заменит ей… что? Белый потолок, тот, что дома, в Бердске? А чем он лучше? Цветом если только…

И почему Ординатор перечислил Олю?.. Как такое могло случиться? Бред какой-то…

– А я не могу уснуть, – прошептала Виктория.

Рената вздохнула. И горько усмехнулась. Она понимала, что должна, обязана просто спросить «почему?». По долгу службы, пусть она теперь уже не медик. По зову натуры, всегда и везде сующей свой не раз калеченный нос.

Она должна.

– В капсульном отсеке есть снотворное, если что.

– Я не об этом…

– А о чём?

– Ты никогда не задумывалась, где мы… как бы это… – Виктория подобрала нужные слова, – где мы бываем, когда на Земле нас уже нет, но и в другом месте мы ещё не пробудились?

Конечно, Рената об этом думала. И не раз. Едва ли нашёлся бы космопроходец, не размышлявший о тёплой, уютной вате тьмы, из которой человека выдёргивает Ординатор. А если и нашёлся, ему б не поверили. Всякий помнил ту тьму: манящее спокойствие и безмятежность, неодолимый магнетизм. Быстро и безболезненно высвободиться из неё можно только с помощью Ординатора. О таком не думать – не уметь думать в принципе.

– В последний год я слишком часто об этом размышляю, Вик… – с тяжёлыми нотами в голосе проговорила Рената.

– Знаешь, мой папа – католик. Такой, что в ортодоксальности даст фору православному патриарху.

– Как его зовут? – отчего-то спросила Рената. Ей вдруг стало жуть как интересно.

– Штефан.

Рената усмехнулась.

– Что смешного?

– Выходит, ты Штефановна? Немного забавно звучит.

– Нет. У нас нет отчества. Отчество прописывается только в славянских семьях.

– Постой, ты – немка?

– Да. Я б сказала – германка. Так на русском будет правильней.

– Католик в Германии, это как буддист в Исландии, наверное, – предположила Рената и вдруг поняла, что с момента разговора с Нечаевым, Буровым и Санычем ни разу не заикнулась.

– Интересное сравнение, но нет. Во-первых, католиков в Германии немало: чуть меньше трети. Во-вторых, родилась и выросла я в Граце, на юге Австрии. Через год после референдума и объединения в Германскую республику. Так вот…

– Прости, если сбила с мысли…

– Ничего. Мой папа католик. И воспитывалась я, сама понимаешь, в католических традициях. Ну, более или менее, учитывая события в Европе, всю эту послевоенную грязь. Папа рассказывал мне о Боге. Старался донести до меня то, что, наверное, чувствовал сам. Пытался объяснить мне как это – Бог…

– Извини, но я теряю мысль. При чём тут «прыжок»?

– Тебе не думалось, что темнота, ну, понимаешь, о чём я, и есть…

– Бог? – Рената даже приподнялась на локтях.

– Ну, не то чтобы он, просто… Там так тепло. Уютно и нестрашно. Как будто бы…

– Вернулась в начало.

– Ты прям мои мысли прочла!

– Нет, Вик, – Рената потёрла лицо, сдавила ладонями готовую распасться надвое голову. – Просто так все говорят. Все это чувствовали, понимаешь? Все ощущали как бы возврат в самое начало.

Виктория не ответила. Да Рената и не хотела, чтобы ей отвечали. Она хотела закрыть глаза и… что? Не открыть их больше? Остаться там, в темноте, куда страху так и прожить жизнь в одиночестве ни за что не пробиться? И бросить всех, бросить обязанности, груз Ординатора?

Ну нет… Не для того всё это было. Не для того недели пропитывались серостью, даже когда над стольным Новосибирском распускался цветами дурманящий май! Должно же быть что-то ещё! Должна же она ещё раз встретить человека, расколовшего бы жизнь на до и после! На серость и цвет… Ну не врали же поэты – поэты не умеют врать!

Рената не сразу поняла, что Виктория стонет. Подскочила было на помощь, но тревога оказалась ложной. Девушка лежала в том же положении, уронив руку на лоб, а на полу появилась маленькая желтоватая лужица.

– Когда же это кончится?!.

По телу Ренаты пробежали мурашки. Ответ на этот вопрос давно затерялся где-то по пути к ней. Рената ждала его больше всего на свете.

В переборку постучали. Вошёл Иван с постельными принадлежностями в вакуумных упаковках. Определив их на второй ярус, он снова исчез, чтобы вскоре появиться уже с матрацами и подушками. Глянув на состояние женщин, Иван молча принялся всё это распаковывать и раскладывать. Освободившиеся от гнёта упаковки матрацы, подобно тому чёрту из табакерки, резко, кратно увеличились в объёме, развернулись и расправились. То же самое случилось с подушками.

– Вы как? – участливо осведомился Иван.

Виктория преобразилась на глазах. Казалось, это какая-то магия, фокус: всего минуту назад она помирала, стонала и причитала, а теперь вдруг – раз! – и уже без зазрения совести строила молодому безопаснику глазки. Ей было что строить, по правде сказать. Неизвестно, какова Вика была до «прыжка», но после, несмотря ни на что, умудрялась выглядеть сносно.

– Всё в порядке, рыцарь! Если объявятся чудища, мы кинем клич, – пообещала Виктория.

– Спасибо! – бросила Рената вслед уходящему парню.

Симпатичный, подумала она. Росту бы побольше. А то низковат. И держится как-то, по-борцовски, что ли…

Сделав над собой усилие, женщины перестелили принесённые принадлежности на уже обжитые лежаки.

И снова серость углепластика перед глазами… Тягучая, вязкая, как вся Ренатина жизнь…

Ординатор синхронизировал внутренние часы людей с временем планеты ещё несколько часов назад. За внешней переборкой темнела неизвестная, наверняка полная опасностей ночь, но никто не спал. В том числе и Виктория с Ренатой, казалось бы, имевшие теперь для этого всё необходимое, и даже больше. То и дело откуда-то доносились приглушённые скрипы, бумканье. Арсенал, видимо, уже опечатали, а теперь принялись за «разгрузку» бытовки.