Тело юноши выгнулось дугой, и готово было взорваться, когда жаркий рот Оберина накрыл его губы, а спустя время член, исступленно лаская. То, как ранее поступал Лорас, и что делали с ним, на фоне всего этого, напоминало быструю возню на конюшне или в темных альковах замка.

Мартелл мастерски оттягивал финал, заставляя Лораса хныкать и молить о пощаде. Он знал, когда остановится и в какой момент продолжить эту сладкую пытку, испытывая внутренне удовольствия от душевных метаний юноши. Мальчик должен запомнить урок, усвоив все его тонкости.

Испытывая шальной восторг от долгожданной разрядки, Рыцарь Цветов с щенячьей благодарностью и затуманенным похотью взглядом потянулся к вожделенному члену мужчины, накрывая его губами.

— Да не части ты так, словно жеребчик мамку сосешь, — недовольно рычал Оберин, хватая юношу за волосы и чуть отстраняя. — Медленно, плавно, глубже, — заставляя задыхаться. — Проклятье, зубы! Да тебя еще учить и учить!

Почти каждую ночь, пока семейство Тиреллов гостило в Солнечном Копье, Мартелл навещал покои Лораса, давая ему жизненные наставления и охотно посвящая во все нюансы любовных игр и эротических удовольствий. Лорасу нравилось, что его учитель оставался с ним почти до утра, а не сбегал, как горе-любовник, насладившись его молодым телом.

— Ты не пробовал спать с женщиной? — мягко спросил Оберин в последнюю ночь перед отъездом Лораса на родину.

— Нет. Хотя возможностей было предостаточно.

— Разве знатному роду Тиреллов не нужны наследники?

— Я самый младший из сыновей* так что…

— Моя Эллария могла бы скрасить наше общество. Быть с женщиной — не меньшее наслаждение, чем быть с мужчиной. Еще большее удовольствие — делить эту страсть на троих.

— Не знаю… Вряд ли… Будь на то моя воля я бы не стал делиться тобой с кем-либо, — честно ответил юноша, твердо посмотрев мужчине в глаза. — Хочу, чтобы эта ночь была только моей.

— Понимаю, — выдохнул Оберин, награждая молодого любовника прощальным поцелуем.

— Жаль, что я не могу остаться, — обронил Лорас, когда Мартелл засобирался к себе. — Здесь абсолютно другие нравы, а в Вестеросе меня будут считать мужеложцем и грешником.

— Будь таким, каков ты есть, сир Лорас, и не верь в покаяние. Оно не для таких, как мы, да и я в нем не нуждаюсь.

Когда Тиреллам пришло время уезжать, Оберин лично проводил всадников до городских ворот. На него, с легким флёром сожаления, смотрел уже совсем другой юноша: более опытный, мудрый, искушенный, возмужавший.

— Умело используй то, чему я тебя обучил, — напутственно пожелал Оберин, кладя ладонь на серебряный наплечник, — помни, малыш, в любви и на войне…

***

Пять лет спустя.

Находясь среди почетных гостей королевской свадьбы, Оберин Мартелл искренне наслаждался изысканным вином, разнообразными яствами и обществом неизменной любовницы, кормившей его с рук самыми лакомыми кусочками.

Сама свадьба и окружавшие его вельможи мало интересовали принца из Дорна. Разве только молодой и статный наследник Хайгардена, без стеснения перехвативший его пристальный взгляд.

Лорас Тирелл улыбнулся и ответил легким поклоном на почти мимолетное приветствие Оберина, продолжая с ним зрительный контакт. Словно никого рядом нет, Мартелл игриво стал вовлекать сира Лораса во флирт, а тот, с навыком искусной куртизанки, смело на него отвечал.

В их обоюдных взглядах и жестах сквозило неприкрытое желание. Предвкушение возможной скорой встречи. Обещание жаркого, греховного, но такого томительно-сладкого удовольствия. Оберин мягко насаживался ртом на пальцы Элларии, но его хищный взгляд был по-прежнему прикован к губам и языку Лораса, игравшими сочной виноградиной, соблазнительно дразня.

Принц был доволен происходящим. За его дьявольской улыбкой скрывался целый букет эмоций, в том числе гордость за своего ученика, отлично усвоившего один из его многочисленных уроков и с завидным мастерством применявшего накопленный опыт на нем самом. Седьмое пекло, он, кажется, соскучился по этому распустившемуся бутону.

__________

* По серии книг Джорджа Мартина «Песнь Льда и Пламени» Лорас являлся третьим сыном лорда Мейса.

========== Je t’aime (Bourboncest,Versailles) ==========

— Нам так редко выпадает возможность побыть наедине, — тихо молвит Людовик, любуясь окрестностями Версаля с небольшой лесной поляны.

— Твой дворец, он прекрасен! — с восхищением произносит Филипп, стоя поодаль от старшего брата.

— Он так же и твой по праву, брат, — выдыхает Людовик, не оглядываясь. Потому что боится оглянуться и перейти эту запретную черту. Потому что жаждет ее пересечь и опасается последствий.

Будь он обыкновенным человеком, знатным вельможей или простолюдином, он бы и вполовину так не боялся. Но он — монарх, король Франции, родной брат, в жилах которого течет та же кровь, что и в жилах Филиппа.

— Я боюсь, брат мой, — слова откровения проскальзывают вместе с выдохом, за что Людовик мысленно себя корит, больно прикусив губу.

— Чего, Луи? — обеспокоенный голос звучит совсем близко, опаляя скулу теплом дыхания. — Тебе нечего опасаться, ты же король.

— Ты ошибаешься, chérie, — с намеком на улыбку возражает Людовик, тогда как в глазах плещется вселенская печаль и безысходность. — Я страшусь своих действий, слов, а мыслей тем паче. Боюсь трагических событий, над которыми я не властен, лишь потому, что так угодно Богу.

Людовик и сам с твердостью не может сказать, когда возник этот страх. Тот, словно медленно действующий яд с каждым вдохом просачивался в тело, отравляя сознание, каждый нерв и мускул, неумолимо подбираясь к сердцу.

И речь здесь вовсе не шла о собственной жизни, не оставившей после себя следа или потомства и даже не о бесславной смерти. Луи де Бурбон боялся утратить нечто большее — любовь и расположение Филиппа. Потерять его самого.

И когда это братская любовь уступила место греховному влечению? В какой миг их жизни маленький кудрявый ангел с пронзительной бирюзой глаз вырос и стал для Людовика неизлечимой болезнью и панацеей, болью и облегчением, божьим благословением и проклятьем?

Почему все время хочется его видеть, чтобы мимолетно коснуться завитого локона волос, напудренной щеки, вдохнуть изысканный букет парфюма и мускуса, словно нежнейший аромат экзотического цветка в зимнем саду? Милый малыш Филипп, как дурман, сладко пахнущий пылом и страстью.

Людовику дико хочется держать его при себе двадцать четыре часа в сутки и в то же время отослать на край света вместе со своим вырванным из груди, гулко бьющимся и кровоточащим сердцем. Так меньше соблазна. Так безопаснее для них обоих.

Но сейчас Филипп здесь и стоит так близко, что Луи ощущает жар его тела сквозь ткань камзола. Руки, сжатые в кулаки, почти касаются его ладоней, а сам месье натянут, как струна. Стоит де Бурбону обернуться, и он вновь окажется во власти этих пронзительных глаз, прерывистого дыхания, близости манящих губ.

Стоит только сказать «да» и уже не будет возврата в прошлое, никаких запретов и табу замешанных на крови. Господь слишком жесток, раз послал Луи такое испытание. Цена за величие непомерно высока и, даже разорвавшись надвое, ему не получить и то и другое.

— Чего ты опасаешься, брат мой? Доверь мне свои страхи и тревоги, — невесомо, едва касаясь губами волос на макушке. — Ты же знаешь, что ближе и роднее чем ты у меня никого нет.

— Без тебя — я одинок и беззащитен. Но рядом с тобой — я уязвим еще больше. Я боюсь, что мои истинные чувства к тебе могут захлебнуться в зависти, гордыне и мании величия. Что, совершив огромную ошибку — кровное грехопадение, король-солнце станет посмешищем всего мира и будет отлучён от церкви. Что, сделав решительный шаг, в последствии, после чувства насыщения, твой брат будет отвергнут, и лишь его высокое положение, сохранит видимость былых чувств и стремлений.

— Твои страхи касаемо меня беспочвенны! Я люблю тебя, Луи, и ты знаешь, как сильно! Я столько раз доказывал тебе свою безграничную преданность! Не смей отгораживаться от меня, прикрываясь своим венценосным величием, словно щитом! Если бы ты только позволил…