Кевин всегда завидовал тем, кто мог заводить многочисленные интрижки без всяких обязательств. Сегодня – один, завтра – другой или сразу несколько, и мать его так с косыми взглядами и завистливыми сплетнями.

Его друзьям немного проще. Что Джагхед, что Арчи легче переносят одиночество, потому что у них всегда кто-то есть. А у Кевина уже давно и по сей день никого нет, и он начинает винить в этом самого себя, свою нерешительность и излишнюю осторожность.

Он не только лишен крышесносного оргазма, но еще и самого элементарного: проникновенных поцелуев и страстных ласк, крепких объятий, таких, чтобы аж дыхание перехватывало, а еще совместных прогулок и легкого флирта.

Рукопожатие и похлопывание по плечу отца, его слова гордости и поддержки служат для Кева слишком слабым утешением. На данный момент шериф Келлер является практически единственным спутником сына на общественных мероприятиях, и такое положение вещей может очень скоро превратить его отпрыска в мужскую версию старой девы, живущей вместе с родителем под одной крышей и кормящей котиков.

Келлер не знает как себя вести. Что ему делать после отъезда Хоакина? Продолжать страдать и хранить ему верность, наверное, глупо. Кевин не хочет выглядеть гулящим, но и не желает походить на эдакую недотрогу. Как показать кому-то из парней или мужчин, что он уже свободен?

А свободен ли?

Сперва одиночные пробежки в вечерних сумерках близ лесополосы в надежде наткнуться на такого же одинокого, как и он сам. А теперь вот борьба на ринге.

«Глупышка Кевин, неужели ты мог подумать, что очередное приключение на собственную задницу, может окончиться так же страстно и романтично, как при встрече с Хоакином?

Что не существует вероятности, при которой тебе не смогут причинить боль, надругаться над твоим телом и душой, или даже убить, бросив подыхать после жестокого акта насилия?»

Вот почему он занялся реслингом и уже не тот дрыщ, которым был еще год назад. Он ощутимо возмужал, раздался в плечах и приобрёл опыт, дающий возможность за себя постоять.

Но он по-прежнему одинок. Укладывает парней на лопатки на спортивный мат вместо своей постели. Только здесь, в спортзале, он может чувствовать весомое прикосновение мужских рук, ощущать на себе силу и мощь другого тела, сходить с ума, как наркотик вдыхая запах кожи со смесью мускуса и геля для душа.

Кевин не может тусить с кем-либо из своего круга, потому что встречался с одним из змеев с криминальным прошлым. Может ли он встречаться с кем-нибудь из парней Саузсайда, с тем же Фогерти, если тот проявит интерес? Он говорил, что общался с Хоакином и тот постоянно рассказывал о своем бойфренде.

Интересно, а как обстоят дела в банде змеев? Кодекс чести и всё такое? Типа «не тронь, сука, моё!» или Кевин может рассматриваться, как переходящий из рук в руки трофей и там привыкли делиться буквально всем? Возможно, стоит попытать счастье с Фогерти, разрешившего звать его «Клыки»?

А может быть парни просто боятся возросшей мощи Кевина, и не хотят связываться с бывшим Десантоса, боясь расправы?

Келлер делает очередной успешный бросок и следующий за ним прием, краем уха услышав восторженный крик и аплодисменты со зрительской трибуны.

«Эх, Хок, Хок, что же ты наделал? – безмолвно вопрошает Келлер, коротко глянув в ту сторону. – Вот ты мне уже и мерещишься. Те же длинные волосы, белая футболка, татухи. Постой! Не может быть! Эти ярко-голубые глаза и виноватая мина на лице!»

Кевин срывается с места и устремляется навстречу спускающемуся по лестнице Десантосу. Оказавшись рядом, обнимает, почти набрасывается и чуть не валит на пол от накативших эмоций.

– Воу, воу, воу! Ну тише, медвежонок! – с улыбкой восклицает Хоакин, еле устояв на ногах. – Еще задавишь насмерть своей накопившейся нежностью! Кто потом будет ходить ко мне на могилку, и приносить цветочки?! И почему ты раньше не надевал это трико?! Детка, ты просто секси!

– Больше не уезжай, Хок! Не бросай меня, ладно?! – надсадно шепчет Келлер, впечатывая в себя Десантоса и крепко целуя, не давая вздохнуть. – Мне плевать, кто ты и что сделал! Отсидишь в тюрьме, а я буду ждать! Мой отец шериф, так что частые свидания нам обеспечены!

– Кев, я чист! – задыхаясь от нехватки воздуха, молвит Хоакин, не в силах оторвать взгляд от этих большущих глаз. – С меня сняты все обвинения! Я здесь! Я с тобой!

– Просто будь рядом, понял?! – требует Келлер, шало выдыхая Десантосу в губы и обретая в его надежных руках все то, что, казалось, было безвозвратно утрачено.

========== Коротко о главном ==========

**Shameless**

Ему всего шестнадцать, а он так устал, словно прожил жизнь сорокалетнего. Карл полагал, что у него были проблемы и неприятности? Все, что было до встречи с Кэссиди можно назвать цветочками, теперь же его жизнь это пиздец районного масштаба, к которому он абсолютно не был готов. Его как крепость взяли штурмом, убеждая в том, что во избежание кровопролития он сам отдал врагу ключи от ворот.

Он не хотел так рано взрослеть, он просто влюбился, позволив призрачному счастью затмить реальные желания. Карлу хочется разорваться надвое или иметь двойника, чтобы удовлетворить все запросы и потребности.

Карл №1 пусть и дальше терпеливо улыбается, обрастает детишками и проёбывает жизнь, позволив посадить себя на цепь, как послушную шавку. Карл №2 должен решительно разорвать оковы этой навязанной любви, послать Кэсс нахуй, куда бы она с удовольствием пошла, вырваться на свободу и идти дальше к намеченной цели.

Но, как говорят: «одной задницей на два стула не сядешь». Да и не с его, Галлагеровским счастьем. Через это почти все уже прошли, не один раз, и уж точно не последний. Фиона, Лип, Йен, Деббс. Теперь настала и его очередь. Тут бы не спиться, не поехать крышей, не захлебнуться в бытовых буднях.

Как в той песне поется: «я люблю тебя жизнь, ну а ты меня – снова и снова». А Галлагерам то что? Встал, отряхнулся и поковылял дальше. Только с каждым разом делать это все труднее и труднее.

**Hannibal**

Лектер потянулся к шее Уилла, нанося невидимые штрихи кончиками пальцев, рисуя замысловатые узоры на его коже легким касанием языка и губ.

– Я любил тебя, Ганнибал, – тихо выдохнул Грэм, – и мужчина ощутил вибрацию голосовых связок и собственную дрожь от слов, прозвучавших, словно божественная музыка, – когда собирался стрелять в тебя, но не смог. Я любил тебя, когда вынужден, был предать. Любил, когда ты крепко держал меня и был совсем близко, с болью глядя прямо в глаза, как я того и жаждал. Любил даже тогда, когда ты всадил в меня нож, и оставил истекать кровью на полу. Я по-прежнему тебя любил, когда ты уходил.

– Я знаю, Уилл, – надломлено прошептал Лектер, задыхаясь от этой близости и откровенности, в которой не было ни злобы, ни осуждения, а лишь чистейшая правда и неприкрытое желание. – Мне стоило вернуться и разделить эту участь вместе с тобой, – признался Ганнибал, покрывая любимые черты цепочкой благоговейных поцелуев, безмолвно умоляя о прощении. – Я любил тебя, Уилл, и буду любить всегда. Мое сердце было разбито и казалось, что его уже не склеить. И именно тогда я позволил проливному дождю смыть слезы скорби и горечи с моего лица вместе с умиравшей в душе надеждой.

БОНУС

– Ты там скоро?

– Ты же знаешь, Уилл, до последнего клиента. У меня еще два человека по записи.

– Вновь будешь забивать людям баки, и брать за это деньги?

– Разве я виноват в том, что народ плачется мне в жилетку, выливает целый ушат бесполезного дерьма, жалуясь на свою несостоятельность, окружение и весь мир в целом?

– Ты так сексуально говоришь об этом, Ганнибал. Эта твоя профессиональная хрипотца в голосе… Скажи еще что-нибудь, а мы с моим другом пофантазируем…

– Прекрати меня искушать, а то я не смогу сосредоточиться на пациенте.

– Обожаю эти властные нотки в твоем голосе. Все, что тебе нужно во время сеанса – это делать очередной набросок меня, пропускать большую часть болтовни мимо ушей, изредка вставляя: «чувак, да ты гонишь!»