«Я думаю, товарищи, что с делом Бухарина и Рыкова не надо торопиться, — сказал Сталин хорошо наигранным примирительно-доброжелательным тоном. — Против Тухачевского тоже поступил материал, но мы разобрались, и Тухачевский может теперь спокойно работать. Предлагаю решения пока не принимать, а следствие продолжить».

Судьба Тухачевского, Бухарина, Рыкова была уж давно расписана в его узколобой голове, но разве мог Сталин отказать себе в удовольствии лишний раз разыграть отеческое участие?

Прошел еще один месяц. В первый день процесса Пятакова Бухарин, Рыков, Томский названы заговорщиками.

На февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года Бухарин решил предостеречь товарищей относительно НКВД. В «Органах» творится что-то непонятное. У него лично создалось впечатление, что Ежов организовал заговор против партии. Бухарин предложил создать комиссию ЦК по проверке работы Органов.

— Я не верю в существование документов, изобличающих соратников Ленина в контрреволюционной деятельности, — сказал Бухарин, глядя в прищуренные глаза генсека. Сталин бросил злобную реплику:

— Вот мы вас лично направим в НКВД, вы там все и проверите.

По предложению генсека Бухарина и Рыкова исключили из партии (Томского к тому времени уже не было в живых) и дело об их «враждебной деятельности» передали следственным органам.

Кошка закогтила добычу? Нет, конечно. Игра продолжается.

13 марта «Правда» публикует статью об антипартийной деятельности «правых», но от команды «взять их!» Сталин пока воздерживается.

…Красная площадь 7 ноября 1936 года. Бухарин наблюдает парад войск с трибуны для гостей. Вдруг к нему подходит сотрудник Органов:

— Меня послал товарищ Сталин. Он просил передать, что ваше место — на той трибуне.

…О чем думал Николай Иванович, стоя рядом с членами Политбюро на трибуне мавзолея? Может быть, он вспомнил первые пооктябрьские годы, когда все руководители жили в Кремле дружной семьей, устраивали веселые потасовки, и он, Николай Бухарин, клал друзей-соратников на лопатки и Кобу среди прочих?.. «Бухарчик» — называл его фамильярно Сталин. Они были с ним на «ты».

…Коба дружелюбно поглядывает на Николая. На площади, чеканя шаг, проходят дивизии, а на Лубянке уже готовят очередной процесс, пытают «соучастников» Бухарина.

Новый процесс генсек посвятил ему.

Весной 1937 года Бухарина начали вызывать на «собеседования» в ЦК. Вызывали обычно под вечер, продержат там до рассвета и отпустят. Так длилось почти две недели.

…Он давал своим жертвам, завтрашним мертвецам, почувствовать вкус смерти — на съездах партии, на заседаниях ЦК, в своем кабинете.

В предчувствии скорой гибели Бухарин составил предсмертное письмо — политическое завещание. Он попросил жену выучить его наизусть, потом сжег текст. Анна Михайловна сохранила в памяти письмо, оно пережило вместе с ней семнадцать лет лагерей…

«В эти дни, — писал Николай Иванович, — газета со святым названием „Правда“ печатает гнуснейшую ложь, что якобы я, Николай Бухарин, хотел уничтожить завоевания Октября, „реставрировать капитализм“».

…«Правда» клеймила «буржуазного наймита», Коба медлил с арестом «Бухарчика», Лубянка дописывала последние страницы сценария грядущего открытого процесса.

«Постановление ЦК ВКП(б).

Отменить распоряжение начальника „Заготлен“ тов. И.И. Радченко об увольнении с работы всех исключенных из партии, поскольку это распоряжение противоречит политике партии и нарушает законы СССР, запрещающие увольнять кого бы то ни было с работы за беспартийность».

Это постановление опубликовано в «Правде» не в двадцатом и не в двадцать шестом. Оно обнародовано в году 1936, 21 ноября, когда миллионы работников — исключенных из партии и вовсе беспартийных — были брошены на конвейер смерти.

В тридцать седьмом Сталин арестовал всех заместителей председателя правления Госбанка Льва Ефимовича Марьясина. Придя к своему близкому другу, Марьясин хотел тут же, в кабинете, покончить с собой. Но друг выхватил у него из руки револьвер.

— Зачем ты меня удержал? — укорял его Лев Ефимович. — Неужели тебе неизвестно, какие там заставляют романы писать? Перед ними сочинения Эдгара По покажутся забавой…

…На пленуме ЦК, в перерыве между заседаниями, генсек, обняв Марьясина за талию, говорил ему дружески:

— Ты же наш советский банкир. Ты не пойдешь в услужение к этому презренному врагу Сокольникову. Ты наш…

Через месяц «нашего банкира» забрали, обвинили во вредительстве. Он погиб мученической смертью на Лубянке.

…Из-за кулис выглянула жабья морда шпика Постельникова. Это он, герой повести Николая Лескова, лобызая знакомого студента, свободной рукой дает знак солдатам — взять его.

Последним из заместителей Марьясина взяли Алексея Сванидзе, брата Кето, первой жены Кобы-Джугашвили. Через некоторое время Коба выпустил его на свободу, но потом опять арестовал.

Та же игра в кошки-мышки… Не Сталин ее придумал, но она стала его любимым развлечением.

Генсек подослал в камеру к Сванидзе своего человека.

— Покайся, признай свои ошибки перед партией, и тебя не расстреляют.

Но Алеша Сванидзе был тверд.

— Я ничего преступного не делал, Мне каяться не в чем.

Его не сломила даже угроза расправы с близкими — с женой, Мариной Анисимовной Короной, солисткой Тбилисской оперы, и сыновьями.

Приказ Сталина арестовать в конце 1936 года члена ЦК Дмитрия Булатова Органы исполнили с опаской: Булатов был в Сольвычегодской ссылке вместе со Сталиным, почти десять лет заведовал орготделом ЦК, последнее время ведал кадрами НКВД. Арестованного поместили в Лефортово, но от пыток воздерживались. Собрали на него «свидетельства» 27 человек и ждали указаний.

Булатов очень тревожился о семье, он хотел обратиться к Хозяину. Сокамерники не советовали этого делать, они уже испытали на себе отзывчивость властей.

В своем письме Булатов напомнил Сталину о Сольвычегодске, где он оказал будущему Вождю не одну услугу. К общему удивлению, Булатова вскоре вызвали. Ему сообщили, что назначено переследствие. Булатов вернулся в камеру окрыленным, но ему было неловко перед остальными. Хотя план уничтожения ветеранов партии продолжает осуществляться, в отношении его лично в товарище Сталине заговорила совесть.

В тот же вечер Булатова вызвали с вещами.

Прошло несколько лет. В один из июльских дней 1941 года, в общей, человек на двести, камере Бутырской тюрьмы, встретились два друга, старых партийца. Булатова было не узнать: мертвенно бледный, слабый, он еле передвигался. Оказалось, тогда его из Лефортовской тюрьмы не освободили, а перевели на «дачу пыток» — в Сухановскую тюрьму. Началось обещанное переследствие. Оно закончилось очень скоро: вместо 27-ми показаний Булатову предъявили 73. Короткое время он работал секретарем Омского обкома. По «просьбе» Берии все 72 секретаря райкомов дали показания о его «контрреволюционной деятельности». 73-е показание дал бывший сталинский нарком Ежов.

О Ежове — рассказ особый. Что касается судьбы Булатова, то утро заседания бригады Ульриха стало для него последним.

Отправляя на казнь Николая Крыленко, Сталин не посчитался с его многолетней службой в органах юстиции. Крыленко с первых лет советской власти активно содействовал истреблению честных людей (не он один, не он один…). К сожалению, о нем не скажешь утешительное — «не ведал, что творил». Очень даже ведал, участвуя в первых фальшивых процессах в качестве государственного обвинителя.

В 1918 году, выступая в суде по делу капитана А.М. Щастного, начальника морских сил Балтийского флота, Крыленко[165] потребовал казнить невиновного. Признав, как факт, отмену смертной казни, Крыленко заметил, что трибунал может все-таки на основании «революционного правосознания» приговорить графа Щасного к расстрелу.