Но мы еще не исчерпали богатой сталинской натуры.

…«Взгляни на первую лужу, и в ней найдешь ты гада, который иройством своим всех прочих гадов превосходит и затмевает»[98]. Это наблюдение русского сатирика Салтыкова-Щедрина нашло неожиданное продолжение в трудах американского биолога Роуза. Он сделал любопытное открытие: если в группе головастиков, поселившихся в луже, один окажется в какой-то момент крупнее других, то лишь он один будет набирать рост и вес, остальные перестают расти и погибают. Естествоиспытатель пробовал ежедневно заменять треть воды в луже новой водой, — картина не менялась. Крупная особь явно угнетала остальных каким-то выделяемым ею секретом.

Обозревая этапы десятилетней борьбы Сталина за власть над партией, замечаешь, как этому гаду, при помощи вульгарного «иройства» удалось вначале затмить всех прочих головастиков, а потом и придавить…

…Пересыльный корпус Бутырок занимает здание тюремной церкви. В нашей камере полтораста человек, ожидающих отправки в истребительные лагеря, > большинство «шпионы», «вредители», «изменники», да кучка уголовников. Это рецидивисты. В тюрьме хозяева они. Им покровительствует начальство. Все, что нужно, они отнимают у фраеров сами.

Ночью к нам из камеры смертников перевели группу бандитов — грабеж, убийство. Они получили помилование Верховного Совета. (Этих миловать можно…)

Главарь шайки еще молод, но это уже очень сильный вожак. Несколько стремительных шагов, властный взгляд прищуренных глаз — фраера освобождают место на нарах в самом углу, под окном, а сами — на пол.

На воле год сорок четвертый, зима, но я ее не видел. Позади долгое, изнуряющее следствие, Лубянка, лефортовская одиночка. Скоро на этап.

В центре большой камеры дощатый стол, у стены — сплошные нары, все лежат, переговариваются полушепотом. Сейчас принесут обед — по черпаку сероватой, теплой жижи. Нескольким арестантам не лежится. Я тоже хожу вокруг стола и гадаю в какой лагерь попаду. Впереди вышагивает главарь, он чуть ли не с утра кружит с опущенной головой, руки нервно сцеплены за спиной. Вдруг он поворачивается и идет навстречу. Уклониться не успеваю, он смотрит прямо в глаза и с силой наступает мне на ноги. Круг мгновенно опустел, бандит ходит теперь в почетном одиночестве, но уже в обратном направлении.

Все свершилось без слов.

Иосиф Джугашвили начинал на родине, в Закавказье, но нигде — в Тбилиси, Баку, Батуми — не мог ужиться. Местные большевики очень скоро раскусили склочного карьериста, склонного к уголовщине. И отстранились.

Коба сделал ставку на Ленина.

«Чудесный грузин» пришелся по душе партийному вождю. (Шаумян, Богдан Кнунянц, Орахелашвили, Махарадзе не предупредили Ленина. Дорого обойдется партии их деликатность…)

Они стремились к разным целям: Ленин работал на революцию, Коба — на себя. Для него революция — средство отомстить обществу, в котором он был парией. И способ утоления властолюбия.

Средства у них тоже были разные: Сталин интриговал, провоцировал, грабил и давил каждого, кто стоял на пути к власти, — и чужих, и «своих».

Как тот бандит бутырский.

В среду профессиональных революционеров затесался профессиональный уголовник.

И еще одна черта характера. Горячий, импульсивный по крови, по натуре, Сталин рано познал науку осторожной, осмотрительной политики в верхах (решали-то всегда верхи).

Настоящий герой самодисциплины, он стал сдержанно-холодным в поведении, расчетливым в действиях.

Необузданный хулиган, экспроприатор-налетчик, он надел на себя тяжелые вериги придворного этикета. Искусный лицедей, он весьма правдоподобно исполнял роль мудрого, доброго вождя, отца народов.

В компании записных лицедеев он был первым комедиантом. Сталин еще при жизни Ленина познал до тонкостей кремлевские подмостки, до косточки, до гвоздика изучил кулисы и декорации, овладел скрытой механикой едены.

Актер — Сталин не нуждался в специальном режиссере, значит, чувствовал себя свободно на сцене и за кулисами.

Человек, одаренный к политическому поприщу весьма скупо, он выработал в себе все необходимые качества оратора, партийного лидера, режиссера.

Зрители его ни мало не волновали: их приучили верить всему, что говорилось на главной сцене. Приучили дружно, по сигналу выражать «свои» чувства одобрения или порицания.

Бесконечные словесные распри, которыми так насыщена партийная жизнь двадцатых годов, генсека тоже не трогали. Российские социал-демократы и ортодоксы-большевики были завзятыми спорщиками. В начале двадцатых дебаты гремели на всех собраниях, заседаниях, конференциях, съездах. Так было и в ЦК. Неутомимым спорщиком был Ленин. Вообще, трудно представить себе более «говорливую» партию. В этом смысле большевики оставили далеко позади таких любителей словесных баталий, как французы.

На этом фоне умение Сталина молчать казалось фантастическим. Выработанную десятилетиями молчаливость Сталин превратил в острое оружие, с помощью которого ему удалось выиграть не один политический бой.

И еще — уже отмеченное нами — умение повелевать. Сталин возвел его в ранг искусства, в котором ему не было равных.

Для Троцкого Сталин — всего лишь самое большое колесо в бюрократической машине. Но это — оценка односторонняя, количественная, что ли. После смерти Ленина один Сталин знал, что делать и как делать. Знал он это, пожалуй, задолго до кончины вождя. Своим звериным инстинктом он почуял — в Кремле пахнет властью.

Все-таки поразительный монстр вырос под попечительным ленинским крылом — чудовище, запрограммированное на захват власти. И Сталин неукоснительно следовал заданной программе, посвятив ей всю свою колоссальную энергию и изощренную приспособляемость.

Сталин гений — если это слово применимо вообще к политическим разбойникам — да, гений закулисного маневра, человек сатанинской хитрости. Не «серая клякса» (выражение Троцкого), не тупица искусно плел кремлевские интриги. Не параноик.

Один историк метко подметил, что революцию совершают честные, идейные подвижники. А плодами их победы пользуются потом ловкие люди. Таким ловким человеком в России оказался Сталин.

Самым ловким из ловких.

Никто его не остановил, да и не пытался всерьез это сделать. Соловьями заливались на съездах-собраниях вожди-златоусты. Но — два соловья на одной ветке не поют. А тут вон их сколько слетелось!.. Не ведали они того, что тот, кто оборвет их заливистые трели, потом и перья пообщиплет. А еще потом — по клеткам рассует и придушит поодиночке. И сделает он это, кремлевский птицелов, под барабанную дробь беспощадной охранки.

Никто уж боле не услышит те наивные трели…

Россия никогда не знала демократии. Лучшие умы сражались за нее — словом и пером. Но привить народу вкус к демократии так и не успели. Тысячелетняя история лишь в 1917 году подарила России восемь месяцев демократического правления.

Большевистская партия не обладала опытом подлинно демократической политики. Ругать, отвергать буржуазную демократию лидеры большевиков умели во все времена. А дальше начиналась путаница, связанная с конструированием диктатуры пролетариата.

Процесс перерождения большевистской партии начался в первые же советские годы, как результат единовластия.

Сталин шел в фарватере этого процесса.

Оседлав объективные обстоятельства, он нещадно шпорил и шпорил партийного коня и сумел первым придти к финишу.

В этом его личная заслуга.

Свою кремлевскую корону Сталин выковал сам. Пока подручные — молотовы, кагановичи, куйбышевы, калинины, ворошиловы, микояны усердно раздували меха и подносили уголек, пока Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков, Томский спорили — а нужен ли партии вождь? — а хорошо ли это?.. кузнец ковал и ковал, не давая остыть металлу.

И в неизреченной снисходительности позволял избранным утирать пот со своего узкого лба.