Этот прием встречного иска Сталин успешно применял на всех этапах политической карьеры. Скрыпник зорким глазом подметил излюбленный прием генсека. Ему суждено на себе испытать убийственное — не только в переносном смысле! — действие тактики встречного иска.

Сталин обладал уникальной способностью вызывать споры, разжигать дискуссии. Для Ленина и его окружения споры являлись средством достижения истины. Сталина истина интересовала менее всего. В сущности, она была для него лишней, неким побочным продуктом. В дискуссиях его интересовали «срывы», то, что можно было взять на заметку, а потом, нацепив ярлык по случаю, использовать как дубинку.

Помимо пробивной хитрости и сатанинского упорства, помимо умения подбирать под себя надежные кадры подручных-исполнителей и искусного использования постоянных распрей между партвождями-идеологами, Сталин виртуозно играл на таком проверенном инструменте, как демократический централизм. При этом он налегал на централизм, превращая его в централизм антидемократический, диктаторский.

Генсек наказывал оппозиционеров среднего и мелкого калибра — критиковал, лишал постов, разгонял сторонников. Таким путем он изолировал «вождей», лишив их поддержки «низов» Но самих вождей Сталин пока не трогал. Тем более, если они лили воду на его, Сталина, мельницу. Ведь вот же, договорился Зиновьев на XII съезде до такой уютной директивы: «Всякая критика партийной линии, хотя бы так называемая „левая“, является ныне объективно-меньшевистской критикой»[73].

В высшей степени ценный вождь! С такими Сталин заигрывал, вступал во временные союзы. Но более всего он заботился о разжигании распрей.

Тяготясь авторитетом Ленина, Коба еще в восемнадцатом году предлагал Троцкому объединиться против вождя. В юбилейном ноябрьском выпуске «Правды» Коба писал, что победой вооруженного восстания 1917 года партия обязана в первую голову Льву Троцкому[74].

Разделяй и властвуй!

…Март двадцать первого года. Усмиритель кронштадтского мятежа Троцкий только что вернулся в Москву. Зиновьев и Каменев встретили его на заседании Политбюро чуть ли не враждебно. Зато Сталин обошелся с ним с театральной сердечностью — крепкое рукопожатие, радость во взоре, улыбка на устах…[75]

Разделяй и властвуй!

…Апрель двадцать третьего года, XII партийный съезд. Сталин вместе с Каменевым и Зиновьевым составили триумвират — против Троцкого. Основной докладчик на съезде Зиновьев, на долю Троцкого — вопросы экономики.

Разделяй и властвуй!

Решающий этап борьбы за власть, 1923–1924 годы, Сталин встретил уже зрелым мастером политических провокаций. Как никто умел он сшибать лбами своих конкурентов, всегда оставаясь в стороне и — над ними.

Иногда, если спор приобретал большое значение, генсек вступался за кого-нибудь, имитируя сочувствие и… вербовал еще одного сторонника.

Притворное участие сменялось игрой в принципиальность. Жонглирование цветистыми цитатами, очередной приступ русского патриотизма — шумной кампанией борьбы за чистоту партийных рядов. Грубые угрозы — тонко задуманной инсинуацией…

Сталин обладал богатой тактической палитрой и умело пользовался ею, энергично смешивая краски. Он научился сочетать идеологические инсинуации с организационными, показав высший класс политического интриганства.

Начиная кампанию против своих вчерашних партнеров Зиновьева и Каменева, Сталин решил заручиться поддержкой Рыкова и Бухарина. Возник вопрос о преемнике Ленина на посту председателя Совнаркома. Генсек сумел убедить членов ПБ в том, что русский мужик не потерпит во главе правительства еврея. И председателем стал Рыков.

Момент для поворота выбран удачно, можно продолжить игру — уже с новыми партнерами. И тут Сталин совершает грубую ошибку. Пытаясь подорвать авторитет Каменева, как теоретика, он обвиняет его в искажении цитаты из Ленина — якобы Каменев вместо «России нэповской» употребил выражение «нэпмановской». Обращая явную описку стенографа в политическую ошибку оратора, Сталин небрежно, как бы невзначай, сообщает, что вычитал это в докладе «одного из товарищей о XIII съезде (кажется, Каменева)». За этим «намеком» следует риторический вопрос — почему Каменев «выпалил этот странный лозунг?» и ответ самого генсека — «по обычной беззаботности насчет вопросов теории»[76].

Эту топорную, на уровне уличного кинто сработанную провокацию, Сталин отважился преподнести слушателям курсов секретарей уездных комитетов при ЦК 17 июня 1924 года, потом — читателям «Правды».

С Зиновьевым он разделался иначе. Упомянув ошибочный тезис о диктатуре партии, Сталин персонифицировал его с Зиновьевым. И сделал это, не упомянув имени «виновного», «забыв», что тезис был включен в резолюцию XII съезда, за которую Сталин голосовал вместе со всеми делегатами.

Каменев и Зиновьев решили дать отпор генсеку. Но когда экстренно созванное совещание ответственных партийных работников, при участии членов ПБ и ЦК, осудило последний выпад Сталина, он заявил (в который раз!) о своем уходе с поста генсека. Такой вот «аргумент»…

Отставка генсека и на этот раз не была принята.

В этом эпизоде Сталин проявил опасную торопливость. Партийные верхи еще не утратили самостоятельной силы. Сталин явно переоценил свои организационные возможности и способность теоретизировать. Для того, чтобы подложить основательную бомбу под Зиновьева и Каменева, нужен был, как минимум, дельный совет. Подручные умели только исполнять веления генсека, люди высокого ума его сторонились. Масс, от имени которых он будет править страной, Сталин сам сторонился.

Год двадцать пятый. Зиновьев в Ленинграде, Каменев уже не может оказать ему действенную поддержку. Сталин тем временем вербует в свой стан Н.А. Угланова, возглавлявшего Московский партийный комитет. Генсек пытается ослабить позиции Зиновьева в Питере, обрабатывая его сторонников, провоцируя его на столкновения. Сталин готовит разрыв триумвирата, угадав, нет — создав «революционную ситуацию».

Разделяй и властвуй!

И вдруг — поворот на 180 градусов. Перед XIV партсъездом Сталин предлагает Зиновьеву и Каменеву перемирие. А на съезде?

На съезде речь зашла о плане реорганизации Секретариата, предложенной группой товарищей, отдыхавших в Кисловодске. Инициатором, как стало известно делегатам съезда, являлся Бухарин. Но в тот момент генсек уже твердо решил свалить Зиновьева. Значит, надо противопоставить Зиновьеву Бухарина. Кого угодно упоминает Сталин в числе лидеров антипартийной «платформы» — Зиновьева, Каменева, Лашевича, Сокольникова, только не Бухарина. Его он энергично защищает от… Зиновьева.

На одном пленуме ЦК (1 августа 1927 года) он прямо сшибает Зиновьева с Бухариным[77].

Разделяй и властвуй!

… На XV съезде партии доклад о сельском хозяйстве сделал (надо понимать — не очень грамотно прочитал) Молотов. Неожиданно для всех и для Молотова тоже, с критикой доклада выступил Сталин. Спектакль? Разумеется. Но Молотова генсек не предупредил, и Вячеслав Михайлович растерялся. А Сталин своего достиг: еще раз испытал преданность и покорность Молотова. И то, и другое оказалось на месте. Сталин замутил воду в деревенской политике партии, дабы вызвать новые разногласия.

Критикуя Молотова, выступавшего с докладом ЦК, Сталин лишний раз подчеркнул свою исключительность и увеличил — надо думать — свой политический капитал.

…Молотов пришел домой расстроенный вконец и пожаловался жене: «Сталин не хочет придерживаться наших общих решений, всегда все перепутает, потом трудно бывает исправлять… Мы ведь обо всем с ним договорились, а он взял и набросился на меня…»[78]

Устроить провокацию — уйти в тень — свалить вину на других — выдать себя за «несгибаемого ленинца» — такова типовая схема участия Сталина в политических событиях первого пооктябрьского десятилетия. Этой схемы, с малыми вариациями (скажем, расстрелять «виновных»), Сталин будет придерживаться до конца.