Председательствующий:

— Товарищ Мдивани, нужно слушаться председателя. Вы сами решили, что письмо это будет сообщено делегациям и здесь опубликовываться не будет.

Мдивани:

— Я не публикую, а только места цитирую.

Председательствующий:

— Сумма мест и есть опубликование. Если вы намерены придерживаться общего нашего решения, которое принято в общих интересах партии, то я просил бы воздерживаться от действительного опубликования того, что мы решили не опубликовывать.

Мдивани:

— Значит, я должен рассчитывать на свою память, а не на заметки, которые я сделал[45].

Каменев не поленился еще раз остановить Мдивани. Те окрики — предупреждение следующим ораторам. В который раз Каменев услужливо подставил свою мягкую спину под сталинский сапог. Подставил, все еще наивно полагая, будто он направляет и всегда будет направлять шаги начинающего генсека…

Ленин отсутствовал, некому было одернуть ловких политиканов и расколдовать скованную „дисциплиной“ сонную толпу делегатов… Троцкий тоже дремал. Следовало дать бой Сталину именно на этом съезде. Но Лев проспал удобный для прыжка момент.

С докладом по национальному вопросу выступил Сталин. Признать свои ошибки? Дать марксистский анализ критической ситуации? Не для этого поднялся на трибуну генсек. Он говорит о международном значении национального вопроса, о его классовой сущности, об опасности великодержавного шовинизма и о доверии рабочих и крестьян ранее угнетенных народов — о чем угодно, только не о своих ошибках.

Сталин декларирует принцип полной добровольности в союзе народов и — ни слова об административно-партийном насилии над народами Грузии и соседних республик. Он пытается теоретизировать, как всегда в стиле наукообразного примитива, но при этом тщательно обходит молчанием высказывания Ленина, его последнее письмо. Генсек упоминает „товарищей уклонистов“ из Грузии („их так называют“ — стыдливо отмечает в скобках Коба) и доказывает, что если Грузия отколется от Закавказской Федерации и „прямо“ присоединится к Союзу, то она займет… привилегированное положение. Доказательства главный специалист по национальному вопросу приводит школьные — от географии.

Итак, — никакой самокритики, шельмование мифических „чиновников“ и националистов Закавказья, замалчивание ленинских документов, демагогическая пыль в глаза. И все же нашлись ленинцы, сумевшие за пыльным облаком разглядеть политическое трюкачество.

Николай Бухарин показал, как Сталин, приравняв великодержавный шовинизм к национализму, взял под обстрел только местный национализм.

Николай Скрыпник разоблачил попытки установить некую „среднюю линию“ при решении национального вопроса (вспомним „среднюю линию“ периода Бреста, поддержанную Сталиным). Особо он отметил сталинскую манеру предъявлять встречный иск — дескать, „сначала преодолейте свой собственный национализм“[46].

У Сталина оставалась еще одна возможность признать свои ошибки или хотя бы попытаться опровергнуть сторонников Ленина. Но он использовал заключительное слово лишь для того, чтобы опорочить оппонентов, припомнив им прежние партийные „грехи“. Бухарину он, походя, приписал… непонимание сути национального вопроса. Вслед за этим генсек обвинил целую группу, во главе с Бухариным и Раковским, в чрезмерном раздувании значения национального вопроса, из-за чего они де „проглядели вопрос социальный — вопрос о власти рабочего класса“[47].

Все неугодные ему места, включая диалоги Каменев — Мдивани, генсек из стенограммы 1923 года изъял. А его наследники позаботились о том, чтобы и в таком усеченном виде стенограмма XII съезда не переиздавалась — вплоть до 1968 года.

По поводу „исчезнувших“ ленинских документов, таких как речь вождя на партийной конференции 1919 года (о национальном вопросе), делегат А.Я. Яковлев заметил: „Это пропавшая грамота“. Теперь вот — замалчивание письма Ленина об автономизации. „Боюсь, чтобы не было еще одной потерянной грамоты“, — добавил Яковлев[48].

Сколько их, потерянных грамот, на совести Сталина…

Какие цели преследовал Сталин в национальной политике? Внедрить в партийную практику методы насилия. Добиться безусловного повиновения всего партийного аппарата, в центре и на местах, воле генсека. Саботировать ленинские установки и непрестанно нервировать больного вождя. Обостряя столкновения, провоцируя протесты, выявлять политических противников, конкурентов в борьбе за власть, брать на заметку (и на прицел!) их сторонников. Подбирать себе подручных, проверять и натаскивать их „в деле“. Так что о национальной политике в сталинской интерпретации можно говорить лишь как об одном из средств концентрации власти в его руках и — подавления всякого инакомыслия.

XII съезд не прошел гладко. Правда, Сталину удалось вывернуться — большими и хитрыми трудами. Иногда генсека подводили к самому краю пропасти, заставляли даже заглянуть туда. Он сидел в президиуме, скрывая под маской бодрой невозмутимости внутреннюю дрожь — вдруг его „забойщики“ отступятся?

Генсек осатанел. Он решил взять реванш и переломить ход дискуссии — вопреки решению съезда о борьбе с великодержавным шовинизмом. Если бы ленинцы знали, что Сталин задумал превратить страну в казарму. Если бы они знали, что ему все равно какими средствами будет осуществляться его голубая мечта — через великодержавный шовинизм, массовые казни или массовые танцы…

Если бы они знали! Тогда и Николай Бухарин вряд ли встал на защиту „нашего дорогого друга, товарища Кобы Сталина“…[49]

Но ревизовать решения съезда, открыто выступать против Ленина — это не амплуа Сталина.

…Работал в коллегии наркомата по делам национальностей М.Х. Султан-Галиев. Работал энергично и Сталин ему доверял. И решил Султан-Галиев выступить с пропагандой решений XII съезда по национальному вопросу и ленинского „Письма к съезду“. Неосторожный товарищ был. Сталин ударил неожиданно. По его указанию ГПУ установило за Султан-Галиевым специальное наблюдение — агентурное и по линии связи (почта, телефон). И попал член правительства под колпак органов сыска и кары.

С первых лет советской власти эти органы находились под контролем партии. Став генсеком, Сталин начал — задолго до большого террора — подводить Лубянку под свой личный контроль.

Прошло три месяца после ХII партсъезда, и вот ЦК созывает расширенное совещание с участием актива национальных республик. Оно длилось четыре дня, с 9 по 12 июня, и все четыре дня участники совещания упоминали Султан-Галиева, критиковали Султан-Галиева, проклинали Султан-Галиева. Ответить он не мог: перед созывом совещания его арестовали за… контрреволюционную деятельность.

Материалы совещания пролежали в ожидании света более полувека. Что же происходило на этом секретном совещании? Сначала — доклад от ЦКК Валериана Куйбышева об „антипартийной и антигосударственной деятельности Султан-Галиева“. Не доклад от имени Политбюро или ЦК о реализации решений партсъезда по национальному вопросу, а полицейский окрик контрольной комиссии.

Задумав этот административный трюк, Сталин предвидел возможные возражения членов ЦК. Поэтому и Куйбышев, и председательствующий на совещании Каменев (опять он!), и представитель татарских большевиков Ибрагимов не забыли упомянуть о революционных заслугах обвиняемого, сослались на авторитет, которым он пользовался в татарской республике… Зачем же сразу — к стенке? Пока достаточно ошельмовать товарища Султан-Галиева, пустить в ход политическую этикетку „султан-галиевщина“, потолковать о „националистическом уклоне, переходящем в измену“, напомнить, к слову, об исключении трехсот „уклонистов“, — этого за глаза хватит, чтоб запугать строптивых нацменов. И еще одну задачу поставил перед собой Сталин — дискредитировать Ленина и его письмо. Нашлись исполнители. Первый — Дмитрий Захарович Мануильский, человек вполне безвольный и к тому же достаточно известный в партии. Мануильский взялся поучать делегатов нацменьшинств — надо де извлечь из „дела Султан-Галиева“ урок: не задумываясь о великодержавном шовинизме, активно бороться с местными националистическими уклонами, — точно в соответствии с антиленинской установкой генсека. Нет, Мануильский не против решений XII съезда, он даже готов приветствовать их. Жаль только, что они, эти решения, развязали на местах „национальную стихию“. Нельзя же, товарищи, превращать решения съезда в некую „хартию вольностей“ для нацменьшинств!..