Особенностью ножевого боя с использованием навахи было применение рукояти и таких предметов, как кафтан или шапка. Большая длина рукояти и ее изогнутая форма с металлическим шариком на конце позволяли наносить удары торцом, блокировать выпады противника. Кафтан наматывался на руку, что позволяло подставлять ее под удары клинка без опасения получить рану, одежкой наносились хлесткие удары по лицу или вооруженной руке, а еще можно было набросить кафтан на голову противника для его ослепления.

Никаких особых правил в поединке не существовало; все было нацелено на победу любой ценой. Если в схватке сходились бойцы разного мастерства и опыта, то бой заканчивался довольно быстро. Опытный боец мог поиздеваться и унизить противника, нанеся ему быстрый горизонтальный рез по лбу или рассечь губу или нос; этот удар Федерико называл «испанским поцелуем».

Ворон преподал Алексашке несколько стилей гишпанского боя на ножах. Первым был баратеро, – деревенский стиль – который отличался прямолинейностью и мощными размашистыми движениями. Основное внимание в этом стиле уделялось быстрым и сильным ударам, уходам с линии атаки противника уклонами корпуса и сменой рук, держащих нож. Боец баратеро мог драться и безоружным. В таком случае он одну руку использовал для блокирования и захватов вооруженной руки противника, а второй наносил удары в голову.

Стиль хитано отличался быстрыми и короткими режущими ударами. В бою использовались разнообразные обманные движения, финты и уловки. Не зазорным считалось бросить в лицо противника горсть земли, песка или смеси табака с перцем, а то и плюнуть в него. Конечной целью поединка в хитано часто было не уничтожение противника, а выведение его из строя путем нанесения серьезных, но не смертельных ран – подрезание бицепса, икроножной мышцы, сухожилий на ноге, повреждение плечевого сустава, нанесение ударов в пах и голень.

Когда Алексашка с грехом пополам освоил эти два стиля, Федерико начал обучать его севильяно. Этот стиль был наиболее сложным. Он объединял в себе элементы баратеро и хитано в сочетании с техникой нанесения ударов, блокирования и передвижения из хорошо знакомого юноше сабельного фехтования. Уход с линии атаки проводился одновременно с ответной контратакой колющим ударом, бой велся с активным маневрированием, чтобы выбрать удобный момент для мгновенного нападения, и при малейшей возможности следовал рубящий удар по вооруженной руке противника.

Понятное дело, Алексашка не был для гишпанца серьезным соперником, хотя благодаря своей потрясающей гибкости и великолепной реакции он оказывал Ворону достойное сопротивление. Конечно, вместо настоящих навах они сражались деревянными копиями ножей, но Алексашка, приученный к осторожности во время боя благодаря фехтовальным урокам стрельца, не очень надеялся, что удар деревяшкой пройдет бесследно и безбольно. И оказался прав – «укусы» деревянной навахи Федерико, пусть и редкие, оставляли синяки почище сабельных ударов.

Динь-дон, динь-дон… Дин-нь… дин-нь… Малый молоток выстукивал какую-то замысловатую мелодию, и сталь звучала как ямщицкие колокольчики. Алексашка забарабанил по дверному полотну – трам-м! трам-м! трум-м! трум-м! – и вошел в кузницу. Дверь не была заперта, но Федерико наказал Алексашке, чтобы тот обязательно предупреждал о своем появлении условным стуком. Юноша не очень понимал, как это поможет кузнецу, если появятся его враги, тем более – вооруженные, и однажды тот продемонстрировал ему, что станет с теми, кто задумает покуситься на его жизнь.

Рядом с наковальней всегда лежали заготовки ножей. Оставалось только отшлифовать их, отполировать и поправить лезвия, чтобы они стали острыми, как бритва.

– Смотри, – коротко сказал Ворон.

Он стоял спиной к двери. А затем резко развернулся, и Алексашке показалось, что из его рук выпорхнула стайка синиц – заготовки ножей уже прошли первичную обработку и из черных стали голубовато-серыми. Юноша посмотрел на дверь, и от удивления у него отвисла нижняя челюсть – дверное полотно стало похожим на ежа! Клинки вошли в дерево так глубоко, что пришлось затратить немало усилий, дабы вытащить их из досок. Да уж, не позавидуешь злоумышленнику, которому вздумается застать врасплох кузнеца, занятого работой…

– Хорошо, что ты пришел, – сказал Федерико. – Работу я закончил, осталось лишь закалить заготовки, но время терпит, сделаю это завтра…

С этими словами он повернулся в сторону изрядно закопченной иконки Девы Марии, перекрестился на католический манер и достал из окованного жестью ларца, где хранил свои скудные сбережения, наваху.

– Было у меня неделю назад видение… ночью, – сказал он, пристально глядя на Алексашку. – Будто выросли у тебя крылья, и летишь ты с гусиным стадом в неведомую даль. Очнулся я и думаю – к чему это? Пораскинул мозгами и пришел к единственному выводу – уедешь ты из родного края, уедешь очень далеко и надолго. А что главное для кабальеро в пути? Надежное оружие. Прими эту наваху в знак нашей дружбы от чистого сердца.

Алексашка знал, что иногда Ворона заносит, и он такое выдает, что хоть стой, хоть падай. Иногда ему казалось, что его приятель – колдун. Впрочем, Федерико и не скрывал перед Алексашкой, что обладает странными способностями предрекать будущее. Чего стоило его предсказание о том, что сгорят приказные палаты, лишь недавно отстроенные после большого пожара 1667 года, когда город выгорел почти целиком. Ворон даже рискнул сообщить о своих видениях коменданту архангельского порта, но тот лишь отмахнулся от него; мало ли что взбредет в голову какому-то «немцу» (так поморы называли всех иностранцев).

Будь на месте коменданта человек более решительный и не трусливый, висеть бы Федерико на пыточной дыбе. Ведь его запросто могли обвинить в умышленном поджоге приказных палат с помощью нечистого, который уже раз показал свою силу, спалив город на корню. Не может человек прозревать будущее, если он не святой, а на праведника гишпанец совсем не был похож. Скорее, наоборот – его мрачная внешность не вызывала доверия, к тому же, кузнецы испокон веков считались колдунами. Конечно, в это верили только древние старухи, но иногда поморы прислушивались и к мнению сумасбродных жонок.

Комендант испугался, что его накажут за ротозейство. Он обязан был отреагировать на то, что говорил гишпанец. Но не сделал этого. Когда беда уже случилась, он пожаловал вечером в кузницу Федерико и долго угрожал ему разными карами, если тот развяжет язык, а затем бросил на стол кошелек с несколькими золотыми и ушел, хлопнув дверью. Вскоре коменданта перевели в другое место по его просьбе, и история с предсказанием пожара в приказных палатах быльем поросла. Но Алексашка твердо ее запомнил; он только-только познакомился с гишпанцем и внимал его речам, как откровениям.

Алексашка не без душевного трепета взял в руки наваху и открыл ее. В длину она была не больше ножа Федерико. Если рукоять навахи гишпанского мастера была отделана накладками из слоновой кости, то на нож, собственноручно изготовленный Вороном, пошли пластины из моржового клыка. Он украсил рукоять латунными вставками, а по голубоватому клинку словно пошла изморозь.

– Это дамаск, – сказал гишпанец, пробуя лезвие на остроту своим огрубевшим пальцем. – Никому в Европе неизвестен секрет этой стали, а вот мой мастер-наставник умел делать великолепные клинки из дамаска. За что и поплатился.

– Почему?

– Кто-то из оружейных мастеров, соперничавших с моим наставником, написал на него донос в святую инквизицию. Его обвинили в чародействе, – ответил Федерико и помрачнел.

Алексашка не стал интересоваться дальнейшей судьбой оружейного мастера. Гишпанец уже рассказывал ему про инквизицию, и юноша знал, что происходит с теми, кто попадает в ее застенки. Похоже, эта тема была неприятна Федерико, потому что он нервно сжал кулаки, а на его темном лице появилась гримаса ненависти. Но потом он спохватился, быстро сообразив, что в столь торжественный момент не стоит ворошить прошлое, и сказал: