Нет, надо, определённо, отсюда делать ноги или не выбираться на улицу, по крайней мере, одной в вечерние часы.

Лампочки в подъезде горели не на каждом этаже, и Вера вся съёжилась от страха, особенно, когда услышала, как в чьей-то квартире хлопнула входная дверь.

Девушка инстинктивно вся напряглась, нашарила в кармане шариковую ручку и на всякий случай, стиснула её в ладони.

— Вера?

Это был родной голос папы, и девушка облегчённо с шумом выдохнула воздух.

— Папочка, да, это я, уже поднимаюсь.

Вера буквально взлетела по выщербленным ступенькам на пятый этаж.

На лестничной площадке в своих растоптанных тапочках и в синем спортивном костюме, с белой надписью на груди «Динамо», стоял отец и внимательно смотрел на явно испуганную дочь.

— Верунечка, что-нибудь случилось, на тебе лица нет и вином пахнет?

— Папочка, я зашла в подъезд и так напугалась, на втором и третьем этаже вообще лампочки не горят…

— Верунь, не надо тебе больше вечерами никуда ходить, не спокойно у нас, много всякого лихого люда появилось, молодёжь пьёт без меры и к наркотикам начинает приобщаться…

Девушка подумала — папа, папочка, со мной беда чуть не случилась, и угроза исходила не от пьяниц и наркоманов, а от очень даже на вид приличных людей, находящихся при власти или приближённые к ней.

— Верунь, я уже с девяти вечера тебя караулю, мама всю плешь мне проела — иди в то кафе, да, иди.

А, кто меня туда пустит?! Я подошёл, покрутился и отправился домой восвояси, там же крутая молодёжь тусуется.

Так вроде бы сейчас выражаются?

— Папуля, а почему ты меня держишь на площадке, может в дом зайдём?

— Зайдём, зайдём, но хочу тебя предупредить, что мама рвёт и мечет, будь, пожалуйста, с ней сдержана.

— Хорошо папа, мне кажется, что я начинаю к ней приноравливаться.

Разуваясь в прихожей, Вера почувствовала какой-то дискомфорт и заглянула под кардиган — её кофточка, любимая нежно розовая кофточка, купленная за двести пятьдесят шекелей, была разорвана от плеча до груди, настолько, что виден был бюстгальтер.

Вот скотина, как можно по внешнему виду человека так ошибиться, а какой оказался дрянью! Тогда в пылу не заметила, а сейчас чувствовала на руке около плеча боль, наверное, и синяк там остался не хилый.

Мама восседала в кресле с маской агрессии на лице.

— Верка, ты наглая врунья, я знала, что от тебя только жди неприятностей и не ошиблась.

Ни с какой подругой ты не ходила в кафе, а была там с каким-то важным пижоном.

Кстати, где твои шикарные цветы, которые он тебе вручил возле своей крутой иномарки?

Что хлопаешь ресницами?

Вас видела наша соседка Никитична, помнишь такую?

— Помню, помню, она всегда всё видит и всё обо всех знает.

Мама, можно я переоденусь, а после всё тебе честно расскажу.

Мне кажется, что я поменяю билет и уеду раньше от вас.

— Ладно, не будем принимать решения сгоряча, переоденься, я жду тебя, нам надо серьёзно поговорить.

Похоже, заявление дочери остудило гнев матери.

В своей комнате Вера посмотрелась в зеркало — ну, и пугало, лицо бледное, белки глаз покрасневшие, не то, от выпитого вина, не то, от пережитого страха, а может быть, от того и другого.

Волосы растрёпанные, губы побелели и дрожат.

Так, нужно срочно взять себя в руки, если до сих пор родители ещё не догадались о произошедшем с ней, то смогут это сделать через несколько минут.

Повесила кардиган в шкаф и сорвала с себя рваную кофточку, скомкав бросила на стул, надо выбросить, ремонту не подлежит. На руке пестрел огромный синяк в виде двух пальцев… и опять злость закипела в груди — каков всё же подонок, а, как красиво говорит и не дурак, нет, далеко не дурак, хоть и сыночек этого косноязычного дядьки, рвущегося к власти или уже при ней, надо проверить, хотя, какая ей разница.

Ладно, хватит тут себя разглядывать, надо идти на ковёр к маме и во всём перед ней повиниться… может тогда и самой на душе станет легче и не потребуется что-либо скрывать, а то буду жить рядом с близкими людьми и таиться, как девятиклассница, а она, как не хочешь, а уже студентка первого курса университета имени Бен-Гуриона.

Вера в своём из прежних времён байковом тёплом домашнем костюме, уселась в кресло напротив матери и постаралась без особых эмоций описать весь дикий по накалу и произошедшим событиям вечер.

Мама, то снимала, то обратно надевала очки, открывала рот, но сдерживала себя и ничего не говорила, вся подавшись в своём кресле навстречу дочери.

Папа вовсе не находил себе места, непрестанно, шагая взад и вперёд по комнате, заложив руки за спину, опустив голову вниз, будто стараясь отыскать на полу соринки.

Завершив свой тяжёлый рассказ, Вера почувствовала себя намного лучше оттого, что поделилась этим с родителями и вновь обрела душевное равновесие.

Только сейчас, когда она открыла близким свои пережитые страхи, Вера осознала в полной мере, насколько ей повезло, что гадкая история закончилось без особых последствий, не считая сильного стресса.

Вдруг Вера увидела, как лицо матери налилось не здоровой краской, и она сжала руками виски.

— Боже мой, боже мой, чем это всё могло закончиться!

— Беллочка, милая, не надо так брать всё к сердцу, у тебя же давление, ведь ничего страшного не произошло, правда, катастрофы не случилось может для нашей девочки это послужит наукой. Успокойся Беллочка, я тебе сейчас таблеточку дам и водички, может сердечных капелек накапать…

— Коля, что ты кудахчешь надо мной, как наседка, неси свою таблетку и воду.

Ладно, накапай и капли, не переборщи только, сорок хватит.

Мама принимала лекарства и было видно, что она обдумывает во время этого свою речь для дочери.

— Вера, я не буду тебе ничего выговаривать, потому что, ты сама всё поняла и только что пережила такое, что просто мне в голову не укладывается.

Ты должна, как можно быстрей забыть эти страшные события, лучше думай о своём израильском парне и о будущей учёбе.

Мне трудно теперь однозначно ответить, где моим дочерям лучше жить, там, где автобусы с мирными людьми подрывают или здесь, где подонки в форме или папенькины сынки чуть ли не в центре города готовы совершить насилие над молоденькой девушкой.

— Мама, о каких автобусах ты говоришь?

— Звонила Любочка, у вас в Тель-Авиве произошёл страшный теракт, в центре города.

Террорист-смертник подорвал себя в автобусе, есть убитые и много раненных.

— Мне говорил Галь, что существует большая угроза подобного и вот, случилось.

Вера выпрямилась в кресле.

— Мама, и всё равно, там лучше, там спокойней, там есть будущее у молодых и настоящее у стариков и детей…

— Как ты там назвала имя своего воздыхателя, Галь кажется, так вот, Люба сказала, что он ей звонил и просил передать, чтобы ты на него не злилась и не обижалась, что он многое осознал и ждёт, не дождётся вашей встречи.

Он велел передать тебе, что его сейчас куда-то отправляют на долгий срок чтобы ты не волновалась, обычное задание.

Напоследок заявил Любе, чтобы обязательно довела до твоего сведенья, что его квартира всегда в твоём распоряжении и надеется, что ты его встретишь в ней, когда он появится дома.

Радостная улыбка осветила лицо девушки.

— Мама! Я дура, я влюблённая дура!

Мама, я, дура-а-а!

Вера выпрыгнула из кресла и закружилась по залу.

— Боже мой, какая я дура!

Поцеловав на ночь расстроенных и шокированных таким её поведением родителей, понимая, что все успокоительные и утешительные слова напрасны, Вера ушла в свою спальню, расстелила постель, но спать не хотелось.

Столько стрессов на неё сегодня свалилось, что хватило бы не для одного вечера, а лучше бы вообще их не было.

К чёрту Виктора, к чёрту того мента поганого! Главное, что её любимый мент позвонил Любе и больше не злится на неё.