— Наташка, я тебя умоляю, давай сменим пластинку, не люблю и не могу я обсуждать эту щекотливую тему, касающуюся только двоих — парня и девушки.
Подруга рассмеялась.
— Верка, ты, ей богу, такая наивная и добродетельная, что куда там нам погрязшим в греховной страсти.
— А ты, Наташка, такая пошлая и откровенная в этих вопросах, что у меня от твоих слов порой зубы сводит.
Выпалив это, две девушки замолчали, каждая по-своему переживая первую в их дружбе размолвку.
Молчание нарушила Вера:
— Наташа, ну, прости меня дуру колхозную, но я правда не могу обсуждать с кем-то наши интимные отношения с Галем, и даже с тобой, не злись на меня, я погорячилась.
Лучше скажи, насколько у вас с Офером серьёзно?
— У него серьёзно, а я ещё не решила, буду или нет связывать свою жизнь с этим замечательным медведем, не хочу пока замуж, ведь для себя наметила совсем другие горизонты, а ему уже тридцать, семью хочет, детишек, и папа с мамой его подгоняют к женитьбе.
— Но, ты ведь хотела захомутать местного парня, а Офер тебе подходит, как нельзя лучше, сама не отрицаешь этого.
Наташа молчала и с не свойственным для неё серьёзным лицом, смотря на дорогу, обдумывала ответ.
— Наташок, но он, ведь на самом деле очень хороший парень, не разбалованный, надёжный и, похоже, семьянином будет отличным, а тебе прямо в рот смотрит.
— Верка, я же тебе сказала, ему уже тридцатник, не успеешь с ним под хупу угодить, как детишек запросит.
Кстати, я ведь ещё не могу пойти под хупу, надо гиюр пройти, заявку уже подала, не хочу, чтобы моим детям были неудобства в жизни, как у меня.
— Но, какие тут неудобства, захотят, как и ты сами пройдут этот гиюр или оформят отношения за рубежом.
Наташа упрямо тряхнула головой.
— Петрова, тебе хорошо рассуждать, когда об этом думать не надо, а фамилию свою еврейскую скоро сменишь на более подходящую для этой страны.
— Ничего не понимаю, ещё никто не прицепился к моей фамилии, у нас на курсе есть и Прокопенко, и Смит, кому какое дело до них с их фамилиями.
Наташа замолчала, явно не желая продолжать разговор на эту тему, но с подругой она, явно не согласилась, об этом говорил весь её дышащий негодованием вид. вера перегнала на магнитофоне несколько песен вперёд и, наконец, нашла искомую.
— Послушай Наташа, это про нас, наверное, поёт младшая дочь Олега Алла:
Присядь, поговорим, подружка дорогая.
Поведаем друг другу обо всём.
Доверим, что другим не доверяем,
Что в тайниках души своей несём.
Присядь, поговорим, подружка дорогая.
Пусть краска иногда зальёт лицо.
В согласии, и что-то отвергая, —
В беседах у друзей бывает всё.
Присядь, поговорим, подружка дорогая.
Не мыслится жизнь будущая врозь.
Куда б не занесла судьба шальная,
Ты для меня всегда желанный гость.
Наташа примирительно улыбалась.
— А есть у тебя на этой кассете ещё песни в исполнении этой девочки?
— Да, но они такие наивные, хотя сердечные.
— А тебе, что высокую философию подавай, мне, лично, такие ближе.
Вера снова нажала кнопку на магнитофоне:
Ах, мой милый, наше счастье
Протекло слезой сквозь пальцы,
Но тебя забыть, так сложно.
Боль кричит, вернись, не поздно.
Успокойся, боль, не надо.
Веет издали прохладой.
Трону душу осторожно,
Боль кричит, ещё не поздно.
Больно днём и вечер пытка.
Вдруг проснусь с утра с улыбкой.
Было больно, было слёзно.
Всё прошло, мой милый… Поздно.
— Вер, твой Олег пишет такие милые тексты песен для своей дочери, как будто сам проживает и переживает события первых неудач её в любви.
Моим родителям уже давно наплевать на меня, на мои успехи и неудачи, в том числе и в любви.
Ну, крутани ещё одну, а то скоро к Беер-Шеве подъезжаем.
Как в раннем детстве глажу мягкий волос
К груди головку дочки притянув.
Волненье выдаёт дрожащий голос
И жжёт в груди, и будто раскололись
Земля, и небо, и весь мир вокруг.
Успокойся дорогая, успокойся.
Выше голову, а ну-ка встрепенись,
А любовь к тебе придёт, не беспокойся.
Впереди ещё большая очень жизнь.
От слёз промокла на груди сорочка.
Беспомощен отец в беде твоей.
Разрушен хрупкий замок из песочка.
Так незаметно повзрослела дочка,
Нашла любовь, и заблудилась в ней.
Успокойся дорогая, успокойся.
Выше голову, а ну-ка встрепенись,
А любовь к тебе придёт, не беспокойся.
Впереди ещё большая очень жизнь.
Не плачь, прошу. А нужно и поплакать.
Забудь его, а знаю не забыть.
Сниму с лица рукой шершавой слякоть
От глаз людских стараясь горе спрятать,
Но от себя, её мне не укрыть.
Успокойся дорогая, успокойся.
Выше голову, а ну-ка встрепенись,
А любовь к тебе придёт, не беспокойся.
Впереди ещё большая очень жизнь.
Наташа вздохнула.
— Хорошо девочкам, есть у кого на плече поплакать, а мой папаша живёт, как будто меня на свете не существует, а у мамы я — курва, лярва, сука, а теперь ещё и подстилка израильская.
Мы приехали в Израиль, когда мне не было ещё семнадцати лет, и я им сразу стала обузой. Они, не задумываясь, сдали меня в пнимию — заведение типа интерната, я там год проучилась, а с двенадцатого класса сделала оттуда ноги.
С одной девчонкой сняли хибару, пристроенную к вилле, вначале, как и ты пахала на никаёне, а потом подрядилась к Зурабу в кафе, там мы с тобой и познакомились.
— Наташенька, как мне больно за тебя.
В голосе у Веры была такая неприкрытая жалость, что подруга рассмеялась.
— Ну, что ты смотришь на меня, как на жертву аборта?
Как видишь, не пропала, не загнулась, а то, что рано к сексу приобщилась, так это мне только на пользу, это же не к наркотикам, смотри какая вымахала ладная и следов от прежних связей никаких нет, Оферчик по своей наивности думает, что я невинной ему досталась, а может просто делает такой вид, а мне всё равно, не будет он, будет другой.
