В противовес Мономаху Святополк всё теснее сближается с уграми и ляхами. В Киеве уже сидят послы от Болеслава III, сватают дочь Святополка Сбыславу за польского короля. Угры — те давние друзья Киева. Дочь венгерского короля Ласло I замужем за сыном Святополка Ярославом. Угры пытались помочь киевскому князю сокрушить его противников на Волыни — Ярослав сам ходил в посольстве к новому венгерскому королю Коломану и привёл тогда сорокатысячную венгерскую рать. И теперь союз Святополка с уграми прочен, и е этим нельзя не считаться: венгеро-польский кулак постоянно поднят над Волынью и готов опуститься на непокорных по первому знаку Святополка. Киевская земля, правда, страдает от приднепровских и донских половцев не менее переяславской, но сам Святополк всё более и более увязает в западных делах, степь трогает его всё меньше.

Святославичи хоть и смяты и расколоты, но они сами давние друзья половцев. Олег и прежде уклонялся от походов в степь, а теперь старался больше отмолчаться, а за ним отводили глаза в сторону и братья — Давыд и Ярослав. Трудно, ох, трудно будет поднять их в степь.

На Ростиславичей вовсе нет надежды. Эти заняты своими волынскими делами. Они враги и Киева, и угров, и ляхов. Их люди постоянно толкутся в шатрах Боняка и Шарукана. Хорошо, если не будут мешать, о помощи не может быть и речи.

Полоцк тоже плохой помощник. Князь Всеслав испокон веков только и ждал, когда князья уведут дружины на юг, чтобы совершить свой очередной дерзкий налёт либо на Смоленск, либо на Новгород. Но время берёт своё: чародей — неуловимый воин Всеслав стал дряхл телом, еле двигается, теперь надо обезопасить себя от его пятерых драчливых сыновей во главе со старшими Давыдом и Глебом. Ну да они прежде сами между собой передерутся за отцовское наследство.

Возок катил по ровной дороге, а Мономах всё думал свою думу, и суровая складка обозначалась между бровями на таком всегда гладком и безмятежном при людях лице.

Теперь самое время нанести половцам удар, выйти, наконец, самому на их станы: Святополка надо заставить, Святославичей запутать, а главное — собрать свои дружины из Смоленска, Ростова, Суздаля и, конечно, Переяславля. И хватит лишь отсиживаться за крепостными стенами, ждать, пока половцы появятся на Суле и Удое, возьмут с налёта Лубен или Прилук, Ромен или Песочен. Надо делать так, как сделал в 1060 году отец, отправившись в степь на поиски торков. Тот поход нанёс торкам смертельный удар, и они уже никогда не поднялись с тех пор к настоящей силе, не выходили больше в Русь… Или-так, как они со Святополком сделали совсем недавно, войдя в половецкую степь, когда половцы после возвращения с летовищ отсиживались по своим зимним станам, а их отощавшие за зиму кони не поспевали за сытыми скакунами руссов. Да, надо выходить в степь в самое неудобное для половцев время — либо поздней зимой, либо ранней весной. Упустишь время, и они сами осенью придут в Русь.

Дорога убаюкивала, ехать в возке было не то, что держаться сотни вёрст в седле. В последнее время, с возрастом, Мономах стал ценить эту спокойную, раздумчивую езду. Мысли шли чередой, приходили неожиданные решения. Теперь он вдруг вспомнил, о чём ему мимоходом говорил Святополк в Витичеве. Еврейские купцы написала из Барселоны, из далёкой Испании, своим соплеменникам в Киев о войне испанцев с маврами. Настало время, в объединившиеся испанцы начали теснить мавров, возвращая свои старинные земли. И тут же он сверил эта вести с теми, что передавали греческие купцы ему лично и Переяславле, а потом повторили монахи с Афона, которые постоянно толклись на митрополичьем дворе — о великом походе западных владык против могущественного Арабского халифата, о крестовом походе на Восток для освобождения гроба господня от неверных. Передавали друг другу и безысходное послание византийского императора Алексея Комнина, которое он, отчаявшись самостоятельно отбить натиск турок-сельджуков на империю, разослал по всем христианским странам. «Именем бога и всех христианских провозвестников, — писал император, — умоляем вас, воины Христовы, кто бы вы ни были, спешите на помощь мне и греческим христианам; мы предпочитаем быть под властью ваших латинян, чем под игом язычников. Пусть Константинополь достанется лучше вам, чем туркам и печенегам».

Западные рыцари предприняли один поход на восток, потом второй. На Руси было доподлинно известно, что среди крестоносцев во втором крестовом походе был граф Гуго Вермандуа, брат французского короля Филиппа I, сын Анны Ярославны, а значит, его, Мономаха, двоюродный брат; из Лотарингии рыцарей вели Готфрид Бульонский и два его брата Евстафий и Болдуин, норманнских крестоносцев возглавил брат Роберт — брат Вильгельма Рыжебородого, воины которого под Гастингсом убили английского короля Гарольда, отца Гиты, его, Мономаховой жены. Как всё-таки тесен этот огромный мир…

Теперь Болдуин — король Иерусалимский, рыцари потеснили арабов, разъедаемых, как и Русь, внутренними распрями, у Византии крестоносцы отняли Сирию, но натиск неверных на запад приостановлен. И началось такое наступление на восток от Великого моря, что омывает земли Испании до сирийских границ, значит, пришло время и Руси, которая в этой многовековой войне занимает как бы левое крыло сражения. Что-то не складывается у восточных владык, если повсюду уступают они свои земли. И силы их разобщены, не могут прийти на помощь друг другу.

Возок остановился. Старший дружинник из княжеской охраны подъехал к дверце, спросил князя, не хочет ли тот отдохнуть и пообедать — путь ещё далёк. Мономах вышел из возка, и пока дружинники расстилали под деревьями ковёр, несли еству и питьё, начал разминать тело, уставшее от долгого недвижения. Вдруг до слуха его донеслось равномерное побрякивание, словно кто-то бил слегка одним куском железа по другому. Князь прошёл дубраву и вышел на опушку, где бродила одинокая корова, на шее которой действительно болталось привязанное верёвкой маленькое било — два железных обрубка, и тут же Мономах увидел человека. Он стоял под деревом и во все глаза смотрел на незнакомого путника. Человек был одет в холщовую домотканую рубаху, подпоясанную такой же верёвкой, что была завязана на коровьей шее; за плечами его был лук, а на поясе висел колчан со стрелами, здесь же около дерева стоял боевой топор — оружие русского воя-пешца.

— Ты чей? — спросил Мономах, прищурившись и тем самым ещё лучше разглядывая человека.

— Переяславский, из пригородной слободы смерд князя Владимира Всеволодовича, — сказал человек.

— И что же ты здесь делаешь с луком и боевым топором, — мягко усмехнулся князь, — говяда пасёшь?

— Нет, господин хороший, — отвечал человек, — я не пасу говяда, а гоню его к себе в слободу из дальнего села, купил по случаю, а лук и топор всегда со мной — кому же охота быть полонённым половцем.

— Так и ходишь в поле?

— Так и хожу, и за сохой, и за бороной…

— Добро же тебе жить так-то.

— Не жалуюсь, господин хороший, но уж больно половец насел, что ни лето, то выход за выходом — сколько домов уже спалено, сколько лошадей и скота угнано!

— Прощай же, — сказал Мономах, — может, свидимся скоро, как звать-то тебя?

— Звать меня Синко, а в крещении Василий.

— Ну что ж, хорошее имя, меня-то тоже в крещении Василием звать.

Мономах повернулся и пошёл прочь.

Потом, уже приехав в Переяславль, он не раз ещё вспоминал эту встречу в дубраве и своего вооружённого смерда, который перегонял говяда по его княжеским владениям, ожидая сечи с половцами и плена в любой час своей жизни.

Осень и зиму Мономах провёл в Переяславле, тщетно ожидая согласия князей на договорённый поход в степь.

Он посылал гонцов в Киев и Чернигов; Святополк и Святославичи отмалчивались, но не отказывались от похода. В середине зимы Мономах двинулся в Смоленск. Он несколько лет не был в этом городе, где совсем ещё недавно сидел Олег Святославич, отрезанный им от родного Чернигова, от связей с половцами, и теперь Мономах хотел ещё и ещё раз утвердить князей во мнении, что Смоленск — это прирождённый город Всеволодовой отчины. Была у него и ещё скрытая цель. Он вызвал в Смоленск сына Мстислава, князя новгородского. Тот подтвердил, что люди Святополка бегают по Новгороду, требуют, чтобы город вновь отошёл к киевскому столу, приспешники, Мономаха бьют их, но покоя в Новгороде нет. Все нити смут и беспокойств идут в Киев, а это значит, что упрямый Святополк не отступится, пока вновь не посадит в Новгороде киевского наместника.