Наконец наступил час, когда можно было объявить князьям утверждённый всем съездом новый порядок.
Объявлял его по старшинству Святополк Изяславич.
К его роду, как это было и при его отце Изяславе, отходили города Туров, Пинск, Слуцк и другие до Буга по этой стороне реки Припяти, за ним оставался и Киев со всей землёю до реки Горыни.
Владимир Мономах, которого провозгласил великий князь вторым после себя, получил земли отца своего Всеволода — Переяславль, Ростов, Суздаль, Смоленск. Святославичам оставили их прежние земли — Чернигов, Муром и Тмутаракань, а так же северские земли. Чернигов отдали старшему в роду — Давыду, а следующему брату — Олегу, за все его козни, насилия, дружбу с половцами определили на житие к Северу[24], а Муром отдали третьему брату — Ярославу.
Определили столы в волынской земле: Давыду Игоревичу оставили Владимир-Волынский, а за Ростиславичами — все червенские города, за Василько Ростиславичем закрепили Теребовль, за Володарем — Перемышль.
Потом в той же палате, где шло совещание, князья целовали крест. Митрополит Николай стоял в углу палаты под образами, держа в руках большой серебряный крест, а князья один за другим подходили к митрополиту, преклоняли колено, притрагивались губами к кресту. И каждому митрополит говорил: «Если теперь кто на кого покусится, против того будут все и крест честной». И каждый отвечал; «Да будет против того крест честной и вся земля Русская».
Совещание закончилось большим пиром на сенях.
Л наутро князья покидали Любеч.
Святополк и Давыд Игоревич уехали в Киев, следом за ними двинулся Василько Ростиславич, решивший побывать в Михайловском Выдубицком монастыре и поклониться святому Михаилу. Святославичи же отправились вместе в Чернигов, откуда Олег должен был уйти в Северу, где ему по наказу княжеского съезда и надлежало жить. Владимир на несколько дней остался в Любече с тем, чтобы позднее, объехав свои сёла и устроив все хозяйственные дела, двинуться отсюда назад в Переяславль.
Но не успел он отправиться в свой стольный город, как гонец принёс из Киева страшную весть: только что Святополк и Давыд захватили Василька Ростиславича, ослепили его, и теперь люди Давыда везут теребовльского князя во Владимир.
В тот день Владимир Мономах сидел на сенях своего «Любечского дворца и смотрел сверху, как на дворцовой площади на празднике в честь окончания княжеского съезда забавляли людей скоморохи. Они потешали простую чадь тем, что изображали только что закончившееся совещание князей. Потом заиграли гусляры, и чадь стала петь песни. Всё это было противно церкви, но Мономах не давал попам гонять скоморохов и гусляров: люди, думал он, должны веселиться без страха, да он и сам любил посмотреть на забавные скоморошьи проделки и кое над чем подумать после их представлений.
Эта осень выдалась в поднепровье тёплой, и люди на площади веселились долго. По приказу Мономаха здесь же, около дворца, были расставлены столы, на них стояли меды, разная ества — князь угощал свою чадь.
Всё было хорошо. После последних трёх голодных лет в это лето уродились и жито, и пшеница, и рожь, и репа, и другое. Все клети, амбары и корчаги в его хозяйских владениях были набиты всяким припасом. Отстроились сёла после губительных разорений междукняжеских войн — и пожаров. И, наконец, прекратились и сами княжеские междоусобия. Правда, за счёт того, что теперь каждый князь был независим от другого, порядок старшинства, подчинения всех остальных княжеств Киеву рухнул. Но для Мономаха это не было большой бедой — что ему была за охота быть подручным у Святополка! И зачем слепо держаться за порядки, которые уже изжили себя. Но теперь установлен новый прочный, как казалось, строй, который поможет всему Ярославову дому совместно блюсти Русскую землю, объединять силы в борьбе с половцами, а для него, переяславского князя, это было главным. Князь же, поднявший меч на своих сородичей, будет наказан всеми остальными, а это кое-чего стоило. По сути дела, Переяславль стал вторым городом на Руси, Святославичи в этом новом порядке оттеснены, загнаны в дальние города — Северу, Муром. И это тоже стоило кое-чего.
Он сидел на тёмных сенях, не разрешая зажигать свечей, смотрел на тёмную громаду любечских стен и умиротворялся сердцем и разумом. В это мгновение послышался конский топот, и, огибая вежу, на дворцовую площадь въехал всадник. То были вести из Киева.
И сразу же рухнул с таким трудом созданный порядок.
Гонец рассказал, как Давыд Игоревич наущал великого князя захватить Василька и как того схватили во дворце Святополка, а потом люди Давыда увезли его в Белгород и там в простой избе совершили над ним ужасное насилие, повалили на пол, придавили грудь доской и сели на неё так, что захрустели кости, и торчин острым концом ножа вынул глаза Василька. Затем Василька завернули в ковёр и повезли на Волынь, где заключили в темницу.
Теперь кругом война: Святополк и Давыд против Василька и Володаря; вновь поднимутся обиженные Святославичи; новые распри, войны, разорения и неминуемые набеги половцев.
Этого Мономах допустить не мог. Есть же рота, есть крестное целование. Весь русский мир был этому в послухах.
Наутро он приказал собирать в Любеч войско и послал гонцов к Давыду и Олегу Святославичам. Их надо сегодня же сделать своими союзниками, иначе завтра они станут врагами.
— Гонцы везли к Святославичам речи Мономаха: «Приходите в Городец, чтобы поправить зло, створившееся в Русской земле и среди нас, братьев, — нож ввержен в нас. И если этого не поправим, то большое зло явится среди нас, и начнёт брат брата закалывать, и погибнет земля Русская, и враги паши половцы, придя, завладеют землёй Русской».
На этот раз Олег, наученный горьким опытом прошлого, не стал перечить Мономаху и откликнулся сразу. И он и Давыд сообщили, что вскоре будут вместе с дружками у Остерецкого городка, и действительно, через несколько дней выступили на Десну. Мономах, прождав братьев на Десне, двинулся к Киеву и велел им искать его в бору напротив города.
Один день простоял Мономах в бору, когда сторожи донесли, что по лесной дороге движется большое войско.
Вскоре братья уже сидели в шатре у Мономаха и договаривались о дальнейших действиях.
Олег домогался сразу идти на Киев и взять его приступом. Мономах понимал, что Олегу никогда не быть киевским князем, что он ненавидит Святополка за Старо-дуб, за Любеч, за то, что киевский князь слаб и корыстолюбив, и отомстить ненавистным киевским боярам, взять добычу, которая поправила бы его личное состояние и состояние его смысленых людей, потерявших многое во время межкняжеской которы в 1096 году, представлялось Олегу весьма заманчивым. Но это не входило в расчёты Мономаха. Киев был для него особым городом: здесь княжил его отец, здесь, он надеялся, как самый сейчас сильный князь на Руси, как прямой наследник византийских императоров, будет княжить и он, а взять город на щит означало бы навеки потерять поддержку киевлян. Они проклянут его и его род во веки веков. Нет, брать Киев приступом было нельзя.
Шло время, а братья всё спорили в шатре, и ближние их бояре поддерживали этот спор, вступая в него всё с новыми и новыми речами.
Помог спокойный, уравновешенный Давыд Святославич. Он не вмешивался в княжеские брани, принимал те города, которые ему давали, и теперь, не желая участвовать в новой войне, стоял на том, чтобы послать для начала послов к Святополку и решить всё дело миром.
Сказали послы Святополку: «Зачем ты зло учинил Русской земле и вверг нож между нами? Почему ослепил брата своего? Если бы у тебя была какая вина на него, то обличил бы его перед нами и, доказав, вину его, и створил бы с ним так; а ныне объяви вину его, за которую ты учинил с ним это».
Святополк прислал ответные речи: «Поведал мне Давыд Игоревич, что Василько брата моего убил Ярополка, и меня хочет убить и занять волость мою, Туров и Пинск, и Берестье, и Погорину, а целовал крест с Владимиром, что сесть Владимиру в Киеве, а Васильку во Владимире. А надо мне свою голову блюсти. И не я его ослепил, но Давыд, который и привёз его к себе».
